Тайны Римского двора

Пора нам познакомиться с обоими собеседниками. Донна Олимпия была одной из самых знаменитых женщин Рима, несмотря на своё неопределённое общественное положение. Она родилась в Кремоне, но долго жила в Венеции и сохраняла тамошние обычаи, наречие и скрытность. Вдова графа Фацио-ди-Серраваля, она владела в Ломбардии, близ Мантуи, богатым поместьем, в котором возделывался рис. В преклонных летах она предпочла Рим всякому другому месту и выбрала Святой город для своего жительства, потому что он особенно нравился ей своими жаркими и постоянными интригами. Страсть к интригам пережила в ней две другие, бывшие у неё в молодости и в зрелом возрасте страсти: к любовным приключениям и к ханжеству. Надменная красота черт и величественная стройность давали ей ещё некоторые права на поклонников, но не этим достоинствам была она обязана тем влиянием, которое имела на римское общество. Никто не думал справляться о летах графини Серраваль — она скорее казалась не молодой, чем старой; впрочем, когда она хотела кого-нибудь подчинить себе, нападение её бывало столь внезапным, что отнимало у всякого время и возможность рассмотреть её наружность. Обворожительность её речи была быстра и непреодолима и поддерживалась всегда проницательным взглядом и оживлёнными и выразительными жестами. Когда донна Олимпия поселилась в Риме, она обратила на себя всеобщее внимание той пышностью, которою окружала своё ханжество: она посещала церковь с неутомимым усердием, выказывалась благодеяниями и милосердием, и набожность её приобрела скоро известность в высших слоях общества, о ней заговорили в Ватикане и других папских резиденциях. В это время донна Олимпия перешла ту границу, которая отделяет молодость от остальной жизни, — по прибытии в столицу ей было тридцать лет, и без малого двадцать лет прожила она в Риме.

Благодаря своей добродетельной репутации прекрасная графиня была причислена к знаменитейшим богомолкам и жила в дружбе с духовными сановниками.

Притворным смирением она достигла удовлетворения как тайных порывов своего честолюбия, так и своей непомерной алчности.

Не злоупотребляя своим положением, графиня ловко сумела пользоваться им с благоразумной умеренностью.

Приняв тайное участие в нескольких тёмных интригах, она сумела выказать столько хитрости, что впоследствии самые честолюбивые замыслы стали искать её союза и советов. Тогда алчность её перешла всякие границы, она явно стала торговать тем влиянием, которым располагала, и, обладая важными тайнами, умела одним взглядом наводить ужас на тех, кто становился ей поперёк дороги.

Донна Олимпия была не столько честолюбива, сколько скупа; власть для неё была не целью, а только средством к обогащению.

Она смело возглавила легион римских женщин, стоявших на пути ко всем проискам и милостям и принимавших участие во всех политических интригах. Дворец её сделался центром их действий, тут же происходила торговля священными предметами и постыдный торг духовными должностями.

Добрая слава донны Олимпии значительно пострадала от подобного поведения; не стесняясь в средствах для достижения целей, она выказала, что далеко не строго придерживается своих прежних честных правил, и свет, всё ещё боявшийся графини, лишил, однако, её своего прежнего уважения.

В то время, когда происходят описываемые события, донна Олимпия, находясь выше прославленных куртизанок, стояла, однако, гораздо ниже тех женщин, с которыми сблизило её происхождение и имя мужа.

...Графиня Серраваль была той особой, с которой беседовал в Навонском дворце монсеньор Памфилио, один из самых коварных прелатов римского духовенства.

Памфилио происходил из дворянского рода, но с самых юных лет вступил в ряды церковной бюрократии; он выделился не качествами и способностями, но необычайной вкрадчивостью своего характера, своим удивительным коварством и своею раболепной преданностью. Воспитанный иезуитами, он с ранних пор постиг премудрости своих учителей. Памфилио, нося титул монсеньора, не имел никакого священнического сана, он был лишь одним из близких к Церкви людей и всегда носил полусветский, полудуховный костюм; обязанный духовенству своим воспитанием, он был ему близок и по своим вкусам и наклонностям.

Титул монсеньора соединялся с некоторыми должностями, которые он занимал, и Памфилио охотно сохранял его, потому что этот титул льстил его самолюбию.

Получив от родителей, которых он потерял ещё в детстве, значительное состояние, монсеньор Памфилио почти удвоил его в продолжение своей служебной деятельности.