Тайны Римского двора

Разговор обыкновенно касается древностей, рассматриваются их подлинность и качества; часто очень дельно рассуждают о литературе и науках.

В римском обществе постоянно приходится удивляться массе противоречий, встречаемых на каждом шагу. Наука идёт рядом с невежеством; великолепные способности итальянца, развитые образованием, заставляют ещё более сожалеть, что эти прекрасные качества ослабляются, притупляются, даже вовсе уничтожаются беспорядочным образом жизни. Иностранцы охотно слушают эти разговоры, в которых они черпают много полезных сведений. В ресторанах всегда можно встретить множество беллетристов и политиков; уверяют, что они рассуждают о правительстве и его действиях со смелостью, которую полиция никогда не умеряет. Рассказывают даже, что нигде свобода речи не распространена так, как в Риме, но я знаю, что из этих уверений немногому следует верить. Итальянцы в Риме ограничиваются тем, что толкуют о некоторых административных распоряжениях, не касаясь того, что они почтительно называют политической троицей: двора, правительства и Церкви.

Трудно себе представить, какой шум стоит в ресторане дворца Рюсполи; для того чтобы показать свою расторопность, служители громкими криками отвечают на призыв и горланят, докладывая, что заказанное готово.

В Риме во всех общественных местах аббаты заменяют офицеров, гуляя вместо них. В прибавление к общему шуму раздаётся треск посуды, бросаемой на длинный стол; глава дома не заботится особенно о костюме своих прислужников: смотря по сезону, они ходят или в белой куртке, или просто в рубашке; над выручкой висит образ Мадонны, перед которым постоянно теплится лампада.

Широкая дверь ведёт в сад, состоящий из огромных лимонных и лавро-розовых деревьев, — это убежище от летней жары; по вечерам здесь собираются завсегдатаи ресторана и при свете звёзд начинается причудливый итальянский разговор, фантазиями своими напоминающий арабские сказки. Я вошла в этот ресторан после спектакля и вряд ли сумею описать бурные сцены, которых я была свидетельницей. В это время две знаменитые певицы, которых я назову Жеоржиной и Фаустиной, оспаривали пальму первенства в общественном мнении.

Одна была из Мадридского театра, другая из театра Сан-Карло в Неаполе, и каждой из них явно покровительствовали посланники, испанский и неаполитанский. Об их таланте спорили с остервенением, и все римские дилетанты разделились на два лагеря: испанцев и итальянцев; каждая партия исчисляла с энтузиазмом, сколько раз их оглушительные рукоплескания с криками fora вызвали la sua diva. Другие, не менее восторженные в исчислении триумфов своего идола, говорили, с какой грацией она кланяется, как прижимает руку к сердцу и посылает воздушные поцелуи в ложи и в lа platea — партер. Актёры в Италии, и в особенности в Риме, имеют обыкновение выражать свою признательность: когда им аплодируют, они прерывают роль, кланяются и затем снова входят в положение изображаемого лица. В этой перестрелке вечерних толков не забыли также упомянуть о двойном дожде сонетов и букетов, летевших из лож на сцену. Затем отправились под окна обеих артисток исполнять им вокальные и инструментальные серенады. На другой день узнали, что каждая партия приобрела себе сторонников; одни кричали: viva Italia! Другие: viva Spagna! Эти восклицания раздавались во всех кварталах, их повторяло отдалённое эхо, и одно время казалось, что это соревнование испанцев и итальянцев может нарушить общественное спокойствие. Но народ, которому нравились эти серенады, нашёл, что они кончились слишком скоро. Разногласия по поводу искусства и артистов часто встречаются во всех городах Италии.

В Риме только аристократия имеет доступ в светское общество; остальное население спешит в театр, где сглаживается это различие каст, вносящее разлад в общественные отношения. Римская апатия, о которой так много говорили, только кажущаяся, она похожа на плохо привязанную маску, всегда готовую упасть. Римское хладнокровие только поверхностно: в театре оно исчезает, уступая место сильнейшим демонстрациям. Меня чрезвычайно удивляло, когда я вечером, в опере, слышала те же воззвания к артистам, с какими утром обращались к Мадонне.

Бенефисы любимых артистов, в особенности певиц, отличаются великолепием и щедростью, доходящей до расточительности. Эти представления получают название serate; примадонна, в честь которой они даются, стоит обыкновенно в перистиле театра в костюме, соответствующем её роли. Cavalieri кладут свои подарки на серебряное блюдо, стоящее на столе, покрытом красным бархатом; часто они снимают с себя драгоценности, бросая их в виде приношения. Театр во время представления бывает ослепительно освещён: перед каждой ложей горят свечи в двойных канделябрах, и это придаёт зале магический вид. Если от этих аристократических увеселений мы перейдём к плебейским, то и там найдём те же привычки роскоши, чванства и расточительности.