Тайны русских волхвов. Чудеса и загадки языческой Руси

На следующей двери было нарисовано губной помадой огромное сердце, пронзенное стрелой, но туда его не пустили. Его вытолкали на том основании, что вход разрешен только по спецпропускам: но он успел заметить, как перед маститыми профессорами, убеленными сединой, под ритмичную мелодию показывала танец живота продажная девка – кибернетика. Профессора потупляли глаза, страшно смущались, прикрывали глаза логарифмическими линейками.

В других комнатах что-то пыхтело и взрывалось, валили клубы из сосудов Дюара, вращались вечные двигатели, носили ящики с кричащими надписями: «Не квантовать!», кто-то соединял два куска урана и ждал, что из этого выйдет, кто-то бегал с сачком и ловил элементарные частицы, после каждой пойманной щелкая на счетах. В одно крыло здания – ход был закрыт, в дверях цербером сидела вахтерша и никого не пускала, по одним слухам, там смоделировали черную дыру и все, кто туда попадал, исчезали бесследно, по другим слухам – там была просто столовая для избранных и подавали там черную и красную икру. Во дворе время от времени приземлялись летающие тарелки и оттуда выходили зеленые человечки, но, так как встречи с ними не были запланированы, то на них никто не обращал внимания, они чесали зеленые затылки и улетали обратно. Временами здание сотрясалось, когда особенно натренированный физик разбегался и бил ногой по спутнику, выводя его на орбиту. Вокруг здания ходили колонны с транспорантами: «Крепи ряды Фурье! Нет предела нашему интегралу! Наше тело твердое – мы победим!» На самом верху сидел белобородый старец, свернувший трубу из газеты, и смотрел в небо, внизу – кто-то копал ход к центру Земли.

– От этого всего хоть в воду… – мучился, метался Илья. – Нет-нет! Не хочу я, чтобы моя жизнь пролетела в трубу, как у этого чудака на чердаке, и заниматься солнечными пятнами мне не светит… Сражаться с прибором, вооружившись паяльником и инструкцией по технике безопасности, всю жизнь просидеть за кристаллической решеткой… Ну уж нет! Ни за что! Все! Решил. Ухожу в море!

Туда, где свежий ветер надувает паруса! Да, так! И… «пусть ветер гонит парус за белой чайкой вслед… восточному базару подобен белый свет…» Загремела в мозгу фраза из морской песенки, то ли слышанной где-то, то ли прилетевшей из сна…

Морем, а также прочими водами: реками, ручейками и болотцами, – занимались в маленькой, захламленной комнатке в цоколе. Там громоздились остовы приборов, вряд ли бывших когда-то в употреблении, но по инвентаризации зачисленных за этой комнатой во времена оны, свешивались провода, стояла канистра и еще много разных сосудов и сосудиков, в том числе корыто с грязью, имитировавшее дно моря.

Посреди комнаты перед разбитым стаканом сидел профессор Парчевский, вымоченный с ног до головы, и жаловался, что опять эксперимент не удался, потому что снабжают их допотопной техникой, – сколько раз просил, чтобы достали стаканы из закаленного стекла, потому что обычное стекло не выдерживает перегрузок, возникающих при генерации бури в стакане, на что аспирант, стоявший рядом, отвечал, мол, это ничего, бывало и хуже – в прошлый раз, например, когда моделировали цунами, затопили весь этаж, и приходилось добираться до гальюна вплавь.

Илье сразу понравился шум, морские словечки, которыми пересыпали свою речь физики. Например, туалет и буфет, находившиеся рядом, назывались соответствено – камбуз и гальюн. «На камбуз лучше не ходи… Бр-р! Траверз!.. Котлеты по-африкански; съешь – в животе аппартеид начинается. А в кофе – подводные лодки плавают…» Кабинет заведующего кафедрой на втором этаже называли капитанским мостиком; сходство усиливалось оттого, что в кабинете стояли два антикварных компаса, снятые с каравеллы.

Да и сам завкафедрой напоминал капитана, с трубкой в зубах, бакенбардами. Любимая поговорка: ветер в комп'aс – течение из комп'aса, – ударение на предпоследнем слоге; и еще: «я помню метод Макарова-Надсона», – тоже какой-то антикварный метод определения чего-то там в море, ровесник бутылочной почты. Он побывал на всех морях, на обоих полюсах, облазил все пальмы на островах Кука и истуканы с острова Пасхи; и сфотографировался там в непринужденных позах – эти фотографии были вывешены на стендах под стеклом; измерил температуру всех океанов, придумал и свой новый океан, потому что старых ему не хватило, и в нем тоже измерил температуру. Он вообще представлялся колоссом, богом морей с трезубцем в одной руке и градусником в другой, – жаль только, что от морского ветра, да от холода на полюсах он почти лишился слуха, но разве слух нужен заведующему, если он все понимает с полуслова, и разве не следует повышать голос, дабы боги вняли тебе?