Тайны русских волхвов

Илья сел на свое место, сложил руки на столе и посмотрел на дверь, в которую вышел Татев. В комнате повисла тишина, в Илью, как будто даже с некоторым суеверным страхом, уставилось несколько пар глаз, как бы не понимавших: как такое чудо могло произойти, как вообще хоть что-то могло произойти, – никого не было и – раз! – кто-то сел. Потом, привыкнув к его присутствию, от него с равнодушием отвернулись и снова – словно окаменели. Долгое время никто не подавал ни звука, все сидели неподвижно, глядя перед собой, ни один мускул не дрогал на лицах, лишь радио, включенное на полную громкость, сотрясало стены и дребезжало в оконных стеклах бравурным маршем. Илья стал было подумывать, что попал в общество глухонемых, и решил, что неплохо было бы вспомнить, как общались с помощью морских сигнальных флагов на кафедре. Но когда он полностью в этом уверился, вдруг один из сотрудников (вскоре выяснилось, что это был Морозильников, самый инициативный, разговорчивый из всех, пребывавших в комнате) широко открыл большой рот и сказал хриплым томным голосом:

– А не попить ли нам чаю?

Во время чаепития Илья со всеми и перезнакомился. В этой комнате работали: во-первых, Морозильников – шатен с рыжинкой, с завитыми от природы волосами; как и все рыжие, он имел язвительный характер, – когда к нему подходил директор и говорил высоким голосом, что он делает что-то не то, он даже осмелился в лицо сказать: а вы сначала обьясните, что значит – то, а потом говорите, что я делаю не то! За этот необдуманный поступок его хотели лишить премии, но поскольку директор забыл напомнить об этой безобразной выходке, то трогать его не стали. Как определили, что директор не придал значения поведению Морозильникова? Очень просто: на следующий день история повторилась, директор вошел, спросил, получил ответ; повторилась она и на следующий день, и стала повторяться ежедневно. Илья сверял по директору часы: вошел – десять тридцать две, спросил – тридцать три, получил ответ – тридцать четыре, повращал глазами – тридцать пять, вышел хлопнув дверью – тридцать шесть! все!

Во-вторых – Эразм Багратионович, старик предпенсионного возраста, поплававший на своем веку по разным морям и океанам, побывавший во многих странах, правда, не видевший там ничего, кроме припортовых кабаков, окурков, покачивавшихся в портовой воде, и нескольких магазинов, где он успешно тратил валюту. Когда его провожали на пенсию, через несколько лет, он всплакнул, растрогавшись от радостных напутственных речей, а вокруг стояли понурые сослуживцы, но у одного, как это всегда бывает на юбилеях и иных торжествах, лицо сияло юбилейным рублем.

Также в этой комнате сидели две полные молодящиеся бабушки – Боженькина и Одуванчикова. У Одуванчиковой на полке стоял толстый том, на котором вязью было выведено: «Мохообразные и другие болотные растения». Боженькина вязала веселенькую полосатую кофточку внуку.

Рядом с телефоном сидела одна особа неопределенного возраста (ее звали Эсмеральда, впрочем, потом выяснилось, настоящее ее имя было Фрося) с заштукатуренным, насурьмленным, нарумяненным лицом, с ярко-алыми губами, накладными ресницами и веснушками, вышипанными бровями, в черном, очень дорогом парике, с длинными фиолетовыми ногтями; на столе ее временами позванивал телефон, – она поднимала трубку и медленно, тонированным под альт голосом переговаривалась с кем-то, занимавшим ей очереди, ждущим ее то у Вернисажа, то у Пассажа.

Когда Илья со всеми перезнакомился, он спросил: чем же они здесь занимаются? – на него долго смотрели, пытаясь понять, что он имеет в виду, – Илья пояснил, – тогда на него посмотрели, как на человека со странностями, а потом налили чаю и сказали только одно: пей! И он понял, что в основном, из имеющего отношение к воде, тут занимаются чаем и кофе.

Питие чая составляет в этой лаборатории отточенный до мелочей ритуал. Запирается от начальства дверь, Эразм Багратионович тянется к сахарнице (он очень любит сладкое, все зубы на сахаре потерял), Морозильников удобно разваливается на стуле, откидывается, будто это не стул, а кресло-качалка. Боженькина и Одуванчикова вынимают плюшки с мармеладом из целлофановых пакетиков, Эсмеральда элегантно подносит к губам длинную сигарету, а Морозильников шелкает импортной зажигалкой. Все этот происходит при полном молчании, только позванивает крышка закипающего чайника. Но вот чай разлит, лица потеплели, и начинается долгий, неспешный разговор, – каждое слово выговаривается степенно, со значением, и тема у разговора важная – говорят о ценах на фрукты; Боженькина и Одуванчикова сетуют, что на базаре цены невозможные; Эсмеральда спрашивает: а арбуз – это фрукт или овощ? Морозильников отвечает, что это все равно, четкой границы здесь нет. «Да! По поводу границы… – не расслышав, встревает Эразм Багратионович, – за границей – фрукты-овощи – первый сорт, бери – не хочу, так в рот и смотрят!»

– Илюша, как ты относишься к чаю? – задается невинный вопрос, и добавляется соблазняюще: – С мя-ятой!..