Тайны смотрителя маяка

— Тогда куда он их спрятал? — возразил я. — Ты слышал, времени у него было совсем немного, а все ближние окрестности прочесали мелким гребнем. Плач двух голодных и напуганных лисят сразу привлек бы внимание. И потом, уход за животными — это особая наука, а Птицын — браконьер, а не мехозаводчик! Нет, он их кому-то передал. Вопрос в том, кому.

— Вопросов накопилось — тьма-тьмущая! — вздохнула Фантик. — Прямо голова кружится.

— Давайте запишем их по порядку, — предложил Ванька.

Мы стали записывать, и вот что у нас получилось.

Почему Птицын взял крестовок живыми?

Почему он взял их летом?

Что было на видеокассете, от существования которой яхтсмены отреклись?

Что они вообще снимали?

Имелось несколько вопросов помельче, но мы не стали включать их в список, потому что они вытекали из основных.

Мы немного поразмышляли, потом я сказал:

— Все, хватит. Утро вечера мудренее, вот с утра и начнем действовать. Будем считать это загадками на завтра. А сейчас лучше ляжем спать. День может получиться напряженным.

Фантик пожелала нам спокойной ночи и ушла. Мы с Ванькой быстро легли, и я уже засыпал, когда Ванька сказал:

— Слышь, Борька, есть еще один вопрос. Я не хотел при Фантике его задавать, а сейчас чуть не забыл.

— Ну? — откликнулся я. Честно говоря, я уже часа три как побаивался вопроса, который мог прийти Ваньке в голову. Как вы знаете, Ванька вообще был противником истребления животных на мех, и поэтому к дяде Сереже, папе Фантика, относился чуть настороженно. В любой момент в Ванькином мозгу могла родиться версия, что заказчиком Птицына был дядя Сережа — единственный владелец пушного хозяйства, отдыхающий сейчас в наших краях. Дружба с нашим отцом делала, мол, дядю Сережу вне подозрений, а заодно давала возможность спрятать лисиц там, где их никто искать не будет, — неподалеку от нашего дома, например, где дядя Сережа мог бы тайком их кормить, а перед отъездом втихую перетащить в багажник машины… Конечно, эта версия не выдерживала никакой критики, но разубедить Ваньку, при его-то упертом характере, было бы совсем не просто.

— Что скрывает смотритель маяка? — проговорил Ванька.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, с большим облегчением переводя дух.

— Смотри. Один раз он осекся, когда хотел сказать «поэтому у меня не получится на десять минут отключить световые бакены, как мы договаривались». Ну, вовремя спохватился, что ведь это Фантику мы хотим устроить все представление, и поэтому при ней надо молчать. Быстро перевел разговор на другую тему, и это мы поняли, так?

— Так, — подтвердил я.

— Но ведь он осекся еще два раза — когда разговор шел о видеокамере и о том, виновен или не виновен Птицын. Осекся точно так же, как когда начал разговор о световых бакенах, — будто чуть не проболтался о том, о чем болтать не стоит!

— По-твоему, он что-то знает?

— Да, — твердо заявил Ванька. — Скорее всего, он видел с маяка, кто взял видеокамеру у яхтсменов, и знает, что это не Птицын! Но тогда почему он молчит? Что его за язык держит, при его-то болтливости?

— Похоже, и он чего-то боится, — пробормотал я. — Да, ты это здорово подметил. Вот и еще одна загадка на завтра! Но, я думаю, Виссариона Севериновича мы дожмем. Он так любит потрепаться, присочинить и прихвастнуть, что, если мы заглянем к нему на чаек, он обязательно где-нибудь проговорится.

— Правильно, — сказал Ванька. — Уж где-нибудь, как-нибудь, а он проболтается, кто преступник!

— А мы расскажем об этом Мише, причем так, чтобы смотритель маяка остался в тени и чтобы ему нечего было бояться, — подытожил я. — А дальше все само выяснится.

— Разумеется, само, — откликнулся Ванька.

Больше мы не разговаривали, мы лежали и молча размышляли об обстоятельствах этого странного дела, в расследование которого вдруг втянулись. А потом незаметно уснули.

Глава VII Резкие повороты

Часов в шесть утра нас разбудил знакомый басистый лай.

— Топа вернулся… — проворчал Ванька, переворачиваясь на другой бок и натягивая одеяло на голову. — Проголодался, видно, и сразу кормежку требует. Совсем обнаглел! — И опять задремал.

Я услышал, как хлопнула дверь спальни родителей, шаги отца, хлопанье входной двери… Потом до меня донесся отцовский удивленный возглас — и все затихло.

Мне стало интересно. Вскочив с кровати, я босиком вышел в коридор, неслышно притворил за собой дверь и вышел на крыльцо.

Сразу зябко сделалось — по утрам воздух уже бывал холодным. Но мне было не до этого. То, что я увидел, было просто невероятным! Перед крыльцом сидел Топа, прижимая лапой к земле лису-крестовку.

Лаять он перестал, ведь отец уже вышел на его зов. Отец поглаживал Топу, приговаривая:

— Ну, молодец! Ну, молодец! И ведь не придушил ее, хитрая ты бестия… Правда, потрепал здорово. Что, сдаваться не хотела?