Тайны Торнвуда

– Что происходит… – Я прочистила горло. – Что происходит, если растение не поймает ни одного насекомого? Оно умирает от голода?

Луэлла пытливо на меня посмотрела.

– Боже, нет! Эти растения, помимо всего прочего, прекрасные приспособленцы. Например, зимой, когда численность насекомых сокращается, некоторые хищные растения выпускают особые неплотоядные листья, которые помогают поглощать питательные вещества из почвы, в любом случае временно. В этом-то и красота этих растений – они могут адаптироваться практически к любой окружающей среде, к любым обстоятельствам, даже могут погрузиться в спячку на несколько лет, если потребуется.

Ее лицо сияло от явного удовольствия. Она изменилась. Казалась моложе, живее, энергичное выражение лица сделало ее кожу светлее.

– Ты так много о них знаешь, – восхитилась Бронвен.

Луэлла улыбнулась.

– Полагаю, да, милая. Они меня пленяют, для изучения всегда есть что-то новое.

Я рассеянно посмотрела по сторонам. И только теперь поняла, откуда шло приглушенное жужжание, которое я отметила раньше. Солнце падало на соседний ряд растений-хищников, подсвечивая высокие трубчатые листья сзади и давая возможность увидеть крошечные извивающиеся тени внутри. Мухи, возможно, не одна сотня, свалившиеся в резервуар в основании каждого растения, жужжали, создавая ужасающе немузыкальную симфонию – одни гудели, как расстроенные виолончели, другие едва издавали слабое гудение.

В оранжерее внезапно сделалось чересчур жарко, от слишком влажного воздуха перехватило дыхание. Я стала потихоньку пробираться к двери, чувствуя на себе две пары любопытных глаз. С желанием оглянуться я справилась. Толкнув дверь, вышла на улицу и устремилась прямиком в прохладную тень араукарии.

Вдыхая свежий воздух, я пыталась очистить легкие от запаха оранжереи, но грубый, отдающий плесенью запах торфяных мхов и влажной почвы напомнил мне о хижине поселенцев, о загроможденной маленькой комнате и о тайнах, которые она хранила.

И опять мое воображение понеслось вскачь.

Теперь я оказалась внутри гардероба, в окружении щербатых, неряшливых фарфоровых лиц, глаза которых пристально смотрели на меня во мраке. Мое единственное утешение – мои письма – исчезли. А рядом, совсем близко, в темном отделении с вешалкой, стояло засаленное, почерневшее топорище…

– Мам?

Я повернулась, моргая, чтобы прояснилось в глазах. На пороге оранжереи стояла Бронвен, на ее лице была написана тревога.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Конечно. Но чашка чая мне действительно не помешала бы.

Засуетившись, Луэлла провела нас по лужайке назад на веранду, усадила вокруг старого кедрового стола. Однако даже после чая, после похвал шоколадным пирожным хозяйки, после возбужденной болтовни моей дочери о чудесном саде хищников, который мы только что видели, мои мысли неуклонно возвращались к хижине поселенцев.

Обнаружил ли скваттер фотографию Айлиш среди писем? Она ему понравилась? Или он знал Айлиш и она что-то для него значила? Люди, о которых упоминала в своих письмах Айлиш: Сэмюэл, ее папа Якоб, Клаус и Эллен Джермены и Клив, – все они умерли. В живых оставался только один человек – Луэлла, и либо она солгала насчет цветов на могиле своей матери, либо их оставил там кто-то другой.

И этим другим, с уверенностью чувствовала я, был мужчина, увиденный мной рядом с хижиной поселенцев.

Глава 22

Айлиш, март 1946 года

Мы спешили в темноте, я спотыкалась в своих выходных туфлях, Лулу вприпрыжку убегала вперед. Она весело напевала наполовину придуманный вариант богослужебного песнопения, которому научил ее папа. Хотя ей было поздновато бодрствовать – судя по положению луны в небе, время близилось к девяти, – она щебетала, как птичка, возбужденная нашей таинственной вечерней вылазкой.

– Не уходи с дорожки, – позвала я.

– Не буду, мама.

Она была очаровательным ребенком, добродушным и мягким, но иногда у нее случались вспышки раздражительности, не уступавшие моим. Подобно мне, она унаследовала густые каштановые волосы моей матери и веснушки моего отца, но не была тонкой в кости, как мы. У нее было круглое лицо, глаза широко расставленные, зеленые, как у ее отца; ноги худые, как у народа моей матери, но телосложение в целом крепкое, высокий рост.

Я ускорила шаги.

«Сэмюэл, ты увидишь, у нас опять все будет хорошо», – повторяла я про себя.

Над нами высились большие деревья, их тени скрадывали лунный свет. Черноствольные эвкалипты, красные камедные деревья были почти скрыты душившими их лианами; акмена и дикий жасмин пропитали ночь ароматами, дрожали на ветру банксии, а терн тянул свои сучья, чтобы зацепить нас иглами.