Тайны Торнвуда

– Полицию не удивило, почему Тони видел сестру в Торнвуде, однако ее тело нашли в овраге?

– Нам сказали, что у Тони от шока мозги поехали, что он перепутал места.

– Вам это не показалось странным?

– Клянусь, показалось, деточка! Но мы все были в ужасном шоке и горе. В таком состоянии плохо соображаешь. Позднее я неоднократно ходил в полицию, но из этого ничего не вышло.

Минуту он сидел, глядя на свои руки. Мне было интересно, о чем он думает; морщины на его щеках углубились, потемнели резче обозначившиеся складки у рта. Ощущение безнадежности витало над Хобом густым облаком.

– Примерно через месяц после смерти Гленды, – продолжал он, – Герни заметил исчезновение из сарая своего старого винчестера. Старина Герни был очень щепетилен в отношении своего оружия, всегда убирал его высоко на полку, подальше от греха. В наши дни ты, конечно, должен держать оружие под замком, что вполне оправданно, когда вокруг столько воров, но тогда закон был менее строгий. Мы несколько недель ломали голову над пропажей винчестера, пока до меня не дошло, что его, скорее всего, взял Тони. А потом, в прошлом году, когда Тони умер, копы наконец нашли старый винчестер Герни.

– Тони воспользовался винтовкой вашего брата?

На Хоба жалко было смотреть. Он закрыл лицо руками, провел пальцами по редким волосам.

– Именно так, деточка.

– Боже, – еле слышно проговорила я. Сердце у меня сжалось до размера горошины. Упало в колодец с неподвижной, холодной водой и утонуло без следа. – Бедный Тони.

Хоб вздохнул и отодвинулся от стола. Я поняла, что наша беседа окончена. Чай остыл, печенье лежало нетронутым на тарелке с цветочным узором. Казалось, в кухне зависло эхо печали. Затем Хоб поманил меня за собой в дверь и дальше, в глубь старого бунгало с его лабиринтом комнат и переходов.

Я словно попала в музей естествознания.

Каждый дюйм стен был покрыт картинами в рамах. Здесь были большие пейзажи 1950-х годов, коробки-витрины с жуками или бабочками, несколько потускневших фамильных портретов… и акварели, десятки их: зяблики, лягушки, цветы эвкалипта, стрекозы – великолепные образцы тончайшего внимания Тони к деталям.

На подоконниках и полках рядами выстроились коллекции бутылок; в грубых горках красовались старинные измерительные приборы, часы и компасы; с потолка свисали клетки с чучелами канареек и воробьев. На залитых солнцем окнах висели птичьи гнезда, а двери были украшены шкурами животных – кроликов, динго, кенгуру, даже проеденной молью шкурой рыжего келпи. Над нами, на широких планках для развешивания картин, я увидела поразительное собрание мумифицированных собак, кошек, кроликов, змей и нескольких зверьков, определить которых я не сумела. Ржавые детали от разных механизмов служили подсвечниками, ограничителями для книг на книжных полках, для дверей; подвеска из старинных серебряных ложек зазвенела, когда мы прошли под ней.

Узкий коридор привел нас в заднюю часть бунгало. Мы вошли в маленькую спальню. Две широкие кровати были втиснуты в небольшое пространство, разделенные только старинным прикроватным столиком. На стенах – сплошь акварели Тони: остроконечные листья короля бутылочных деревьев – брахихитона, голубые цветки ломандры, папоротник-нефролепис, черепаха; карандашные наброски разных мумифицированных существ, которые я уже видела.

Хоб обвел рукой стену рисунков.

– Юный Тони был талантливым ребенком… Полагаю, вы и так уже это знаете.

Я смотрела в изумлении и, не в силах устоять, произвела быстрый подсчет. Здесь висело, вероятно, сто изысканных маленьких картин. Я знала нескольких арт-дилеров, которые отдали бы все – и значительную сумму наличными – за любую из них.

– У вас впечатляющая коллекция.

Хоб кивнул, прошаркав мимо меня.

– Я так думаю, они кое-чего стоят, но у меня никогда и в мыслях не было их продать. – Он застенчиво на меня посмотрел. – Вы, наверное, считаете меня сентиментальным старым дураком.

Я покачала головой.

– Признаюсь, у меня у самой лежит под кроватью запас картин Тони. Я убрала их с глаз, когда он ушел, не в состоянии на них смотреть, но и расстаться с ними я не могу себя заставить.

Хоб перенес свое внимание на чернильный набросок черной бабочки на фиговом листе.

– Скажите мне, Одри, каким он был? Я знал его только мальчиком. Он был хорошим ребенком, но я никогда не видел его взрослым.