Тайны тысячелетий

Еще в канун свадьбы из барской конторы было послано смирившемуся батюшке денег 2 тысячи рублей «самому», да на украшение храма, да еще с барской конюшни — «жеребца серого со всей сбруей и колымажкой новой». Притчу и певчим «тысячу рублей деньгами, да всяких припасов — пять возов, да сукна аглицкого всем на кафтаны». Вообще, надо заметить, что, при всех пороках, у Баташева совершенно отсутствовала «купецкая скаредность» — он почти так же любил награждать покорных, как и наказывать тех, кто смел в чем-нибудь «супротивничать» его воле.

Широта натуры Андрея Родионовича, помноженная на его самодурство, иногда доходившее до того, что он считал для себя дозволенным а время и расстояние для него как бы не существовали, выливалась в удивительные истории. Рассказывают, например, такую.

Большую дружбу Баташев водит с касимовскими татарами. Особенно он любил некоего Селима, которому потом составил капитал и выстроил в Касимове дом. Раз Селим приехал к Баташеву. «Ну, как твой дом?» — спрашивает хозяин. «Да еще не отделан», — отвечает Селим. «Ну, так останься у меня на день», — предлагает Баташев. Селим остался. Вдруг около полуночи Баташев разбудил Селима и велел ему ехать домой. Приехал Селим в новый дом и видит: точно какой-то волшебной силой дом был превосходно отделан. Сто человек Баташев отрядил накануне в Касимов, и они в течение суток вполне отделали дома татарина…

Во вторую свою жену Баташев влюбился, видимо, не на шутку. Светлый и радостный ходил «грозный барин», почти не расставаясь со своей «красавицей-женушкой», ради которой не только прекратил оргии в «павильоне любви», но и почти все прочие шумные потехи, которые были не по вкусу новой владычице Гусь-Баташева. Первая же жена продолжала жить в том же доме, еще накануне свадьбы «барин» зашел на ее половину и заявил: «Как ты жила, так и живи — всем в доме места хватит, и никто тебе обиды не сделает, а дети все одно — моя кровь и мои наследники». Затем созвал всю дворню: «Не вздумайте кто посметь чем-нибудь не угодить прежней барыне — коли кто слово ей не так молвит — запорю».

Но уже на второй год этой идиллии начал Баташев скучать по прежним потехам. Сначала возобновились шумные охоты, пиры с вновь нахлынувшими гостями, а скоро и «павильон любви» засиял и по ночам стал оглашаться музыкой, пением и пьяными выкриками. Вторая жена вместе с новорожденным сыном и особым штатом придворных была также отправлена на отдельную половину, но «сам» часто заходил к ней, она же всегда присутствовала на пирах и празднествах, когда съезжались «дамы». Вообще, он хорошо относился к ней, требуя только, чтобы она не вмешивалась в его жизнь, являясь лишь по зову «пред светлы очи».

А через некоторое время новый слух взволновал всю округу: в десяти верстах от имения Баташева, в дремучем лесу, был ограблен огромный обоз, везший товары из Касимова в Муром. Часть извозчиков была перебита, а часть успела разбежаться и спрятаться в лесу. Добравшись еле живыми от страха до ближайшей деревни, они рассказывали, что их окружил целый отряд всадников «в черных образинах», и те стали стрелять по ним «из пищалей». Все спасшиеся удивлялись лошадям и амуниции нападавших: на разбойников не похожи — точно войско какое! Никто не смел ничего сказать вслух, но молва расходилась все шире и шире, и втихомолку Баташева стали называть не только «масоном-безбожником» и «монетчиком», но и просто «душегубом-разбойником». А случаи ограбления богатых обозов стали повторяться все чаще и чаще, так что губернские власти волей-неволей должны были устроить «расследование», которое, впрочем, конечно, ничего не раскрыло. Но в конторских книгах того времени все чаще стали попадаться записи: «Заседателю в губернию — 2 вороных жеребца, да птицы битой и окороков — воз, да девку Аксинью, что кружева плести мастерица». На тех, кого подкуп не брал, у Баташева тоже была своя управа. Говорят, он даже отдал под суд «за самоуправство» слишком рьяного владимирского наместника. Тот очистил себя перед судом и сумел довести дело до сената. Но Баташева так и не тронули. Так бы все и шло, если бы Андрей Родионович хоть немного знал меру своим «лихим забавам». Но он, наоборот, все больше входил во вкус.