Тайны угрюмых сопок

Севастьян, сидя в лодке, созерцал берега и проплывающие сопки, плыл и размышлял: «Как неожиданно всё образовалось. Не верится, но факт-то налицо – золото при мне, и поднял его с реки Хоньикан, вот оно у меня, – Севастьян запустил руку в карман и нащупал самородок, – вот оно – частица клада земного. Частица, но какая! Вернусь в Олёкминск, пред людьми открываться не престало, кого зависть обуяет, начнутся расспросы, пересуды, а то и кривотолки, дойдёт до исправника, а тому что, только повод дай – допытываться станет, докажи, что не украл, а скажи не украл, так найдутся указать неправду – у них похитил. Нет, здесь надобно разумно поступить, скрыть до времени, а опосля по закону уладить, коль дело пойдёт. Перво-наперво объявлю, мол, желание имею и хочу землю застолбить на поиски и промывку породы, не открываясь и не показывая преждевременно дорогую находку… А людей подобрать можно, есть такие, среди таких же, как я, охотников и сговорю. Двоих, троих не боле, а там видно будет. Вон Димка Сохин, Пашка Сушков чем не люди, без дурных мыслей в голове, ровные по натуре. Сейчас, поди, уже из тайги вышли, сети чинят, на рыбную ловлю намётки прикидывают, а тут заверну им такое, глаза ко лбу выкатят. Одним словом, есть с кем дело ворошить… Одно беспокойство – только бы исправник добро на поиск и регистрацию земель дал… Хотя моя безграмотность в законах писаных и подвести ж может. Откуда мне знать порядки царские, коли о них нигде не читал, а он власть местная всяко повернуть вздумает. Может, его соболями задобрить?.. Наслышан: ведь берёт исподтишка окаянный мзду, берёт, и совесть не гложет…»

Возвратившись в Олёкминск, Севастьян вытащил лодку на берег и привязал, после чего направился в посёлок. Прежде чем ступить на порог своей избы, первым делом заглянул в лавку купить спиртное, коим торговал местный торговец наряду с иным товаром. Денег с собой не было, отпустили под твёрдое слово. Порой за любую покупку расплачивались шкурками белки или горностая, больше ценился соболь, и это было выгодно любому скупщику. Пушнины у Севастьяна было в достатке, и у него не болела голова, что может оказаться должником пред кем-либо. Но к чему почти задаром давать пушнину, коли при дешевизне алкоголя лучше расплатиться несколькими десятками копеек. Вот и сейчас, получив две косушки водки, заверил продавца: завтра до полудня расплатится деньгами. Взял водку не для пьянства, а выпить с устатку после длинной утомительной дороги, да и угостить товарища, коли какой в гости заявится.

В лавке всегда стояла большая пузатая бочка спирта, доставляемого хозяину то из Якутска, то с верховьев Лены. Говорили, что сей товар на Русь шёл из-за границы, а кто молвил – из дальних губерний и развозился поставщиками-торговцами по волостям и уездам, уж больно выгодно было с ним заниматься – хорошую прибыль приносило. Зимней санной или летней гужевой дорогой по тракту до Усть-Кута. А летом уже большой водой по реке Лене на беспалубных, крытых многовёсельных каюках, достигавших до семи саженей по длине и пять, а то и шесть аршин по ширине, или больших парусно-вёсельных лодках спирт, как и иной груз, доставлялся до Олёкмы. Купец-лавочник Феофан Руснак приобретал спирт под скупленную у местных охотников и у заезжих тунгусов пушнину, а в лавке разводил его до крепости водки и продавал на разлив, кто-то брал чистый. Кому шкалик, кому чарку, бутылку, штоф, а иные покупали и четвертями – у кого какой расчёт имелся. Порох, картечь и пули, ружья также имелись в лавке, по ним шёл обмен только пушниной, причём купец придирчиво осматривал выделку, старался не прогадать в выгоде. Интерес у предприимчивых людей возрос к Олёкминскому краю, тому причина была не только высокого качества пушнина, но и золото, найденное и добываемое в таёжных ключах, и маломерные суда гораздо чаще, чем десять-пятнадцать лет назад, начали появляться здесь – завозили товары для сбыта, наряду с пушниной имели желание заполучить и жёлтый металл.

Открыв дверь своей избы, Севастьян у порога снял с плеча ружьё, мешок, всё положил на пол. Глянул на угол с образами, перекрестился, переоделся и растопил печь. Не для того, чтоб согреть помещение, а чтоб изба живой дух и уют приняла.

Сидел и смотрел на огонь, думал о завершившемся пройденном тяжком пути, о долине Хомолхо, о Хоньикане, а вспомнив его свадьбу, улыбнулся. Достал из кармана самородок, от огня он заблестел по-особому – заиграл жёлтым металлическим оттенком, отчего на душе Севастьяна стало легко, а тело покинула усталость.

Налюбовавшись золотом, решил спрятать его в погребке, устроенном под полом избы, закрывающемся массивной крышкой в уровень половиц. Здесь он хранил приобретаемые по осени у местных крестьян картофель, огородные и лесные соления. Используя укромную нишу, он и схоронил свою ценность, предварительно завернув её в суконную тряпицу…

В контору исправника Севастьян пошёл через день, два дня и ночь обдумывал, как и с чего начать разговор. Задумка особая, для него новая и несвойственная его обычному ремеслу.