Тайны запретного императора

О романтизме, мечтательности принцессы свидетельствует и следующий отрывок из воспоминаний видевшего Анну Леопольдовну каждый день Эрнста Миниха: «До чтения книг была она великая охотница, много читала на обоих упомянутых языках (немецком и французском. — Е.А.) и отменный вкус имела к драматическому стихотворству. Она мне часто говорила, что нет для нее ничего приятнее, чем те места, где описывается несчастная и пленная принцесса, говорящая с благородной гордостью». Книги «драматического стихотворства», которые к ней попадали, несомненно были произведениями французского классицизма Расина, Корнеля и других столпов этого господствовавшего тогда в Европе эстетического направления. Поэмами и пьесами классицизма были написанные по строгим законам Буало и других теоретиков произведения, воспевавшие высокие, обычно жертвенные, чувства благородных, мужественных и сильных мужчин, нежных, преданных и гордых женщин. А то, что ей больше всего нравились «несчастные и пленные принцессы», кажется вполне естественным в положении Анны Леопольдовны, бывшей всю свою недолгую жизнь как бы в плену чужой воли, придворных условностей, чуждых ее характеру обязанностей, в том числе придворных и семейных. Романтизм, возвышенность чувства и в то же время трогательная интимность видны в двух письмах Анны к ее любовнику графу Линару, причем в одном из писем она, тоскуя о возлюбленном, вспоминает слова какой-то популярной тогда песенки: “La chanson dit fort bien: je ne vois rien qui vous ressemble, et cependant de vous tout me fait souvenir” (Верно говорится в одной песне: я не вижу ничего, что о Вас напоминает, и в то же время все напоминает мне о Вас) [268].

Словом, Анна Леопольдовна была по своей природе человеком добрым, участливым, доброжелательным — или, как тогда писали, была «милосердна и человеколюбива». И еще: ее отличала та искренность, которая в политике недопустима ни при каких обстоятельствах. Как-то раз Елизавета Петровна, вызвав правительницу на разговор об отставке Миниха, упрекала ее в неблагодарности к фельдмаршалу. В ответ правительница рассыпалась в сожалениях и оправдывалась, что она-де была против отставки фельдмаршала, но муж и Остерман настояли, не давали ей покоя. В разговоре со шведским посланником Нолькеном Елизавета об этом сказала: «Надобно иметь мало ума, чтоб высказаться так искренно, она очень дурно воспитана, не умеет жить» [269]. Елизавета умела жить и вскоре сумела воспользоваться искренностью и простодушием своей племянницы.

Всему вышесказанному об Анне Леопольдовне не противоречит и другая данная Минихом оценка поведения его повелительницы: «Она умела ценить истинные достоинства и за оказанные заслуги награждала богато и доброхотно. Великодушие ее и скромность произвели, что она вовсе не была недоверчива и много основательных требовалось доводов, пока она поверит какому-либо, впрочем, даже несомненному обвинению». Неискушенная в постижении сложной и противоречивой природы человека (в силу особенностей своей жизни и характера), она доверяла первому впечатлению («Она почитала много людей с так называемым счастливым лицерасположением и судила большей частью по лицу о душевных качествах человека»), а также искренности и откровенности своего собеседника («Чтобы сникать ее благоволение, нужна была больше откровенность, нежели другие совершенства») [270]. Отрывок из допроса обер-гофмаршала двора Р.Г. Левенвольде в 1742 году иллюстрирует эту оценку. Дело в том, что в конце правления Анны Леопольдовны вдруг встал вопрос о престолонаследии: по завещанию Анны Иоанновны оказалось, что в случае смерти императора Ивана наследником становится его младший брат, а о сестрах и самой правительнице в качестве наследников манифест умалчивал. Неизвестный ранее никому при дворе действительный статский советник Темирязев — типичный прожектер, искатель наград, вдруг этим озаботился и через фрейлину Менгден попал на прием к правительнице. Та поручила ему писать проекты о наследовании и т. д. Левенвольде сообщал, что как-то раз «принцесса Анна, призвав его в большую спальню, где, сидя на постели, сказала, что был-де у ней некоторой советник, а как его зовут, того не припомнит, который ей донес, что-де в… духовной (Анны Иоанновны. — Е.А.) написаны для сукцессии на российский престол только одни рожденные от нее принцы, а о принцессах, також и об ней самой, в той духовной ничего не упомянуто и потому-де видно, что оной советник доброй и честной человек.На что-де он, Левенвольде, ответствовал, что может-де быть, только он его не знает» [271]. Если Левенвольде верно передал сказанное правительницей, то наивность и простодушие ее, действительно, очевидны. А «доброй и честной» Темирязев, не добившись награды, от дела отстал, да еще жаловался, что он рассчитывал на награду, но нет — немцы «обнесли» [272].