Тайны запретного императора

Через два дня друзья встретились вновь и Амвросий рассказал: «Принцессе Анне {я} доносил о том, и она-де сказала: “Я-де подлинно тем обижена, да не только-де тем, что с регентом меня сверстали и дочерей-де моих обошли”, а про Остермана-де ничего не говорит [323]». Так появляется новый сюжет: по букве закона, в случае смерти Ивана Антоновича, трон переходит к следующему рожденному в браке Анны Леопольдовны и Антона-Ульриха сыну, тогда как дочери в качестве возможных наследниц не упомянуты.

Сомнения Темирязева и Амвросия, видевших во всем происки Остермана, в этот момент оказались по другим причинам актуальны для режима правительницы. Любопытно, что при расследовании дела Бирона в 1740–1741 годах вопрос о поставлении на трон, согласно завещанию Анны Иоанновны, грудного младенца не казался правительнице Анне Леопольдовне и ее окружению бесспорным. У подследственного Бестужева-Рюмина, в частности, спрашивали, «по каким видам при учреждении регентства женскаго полу линия от онаго весьма выключена, хотя с пятнадцать лет (т. е. в течение около пятнадцати лет, а точнее — тринадцати. — Е.А.) две императрицы (Екатерина I и Анна Иоанновна. — Е.А.) Российскою империею обладали?» [324]. Что мог ответить на это Бестужев — воля Анны Иоанновны была законом!

Но, став правительницей, после свержения Бирона Анна Леопольдовна поначалу не очень волновалась. Во время следствия 1742 года М.Г. Головкин показал, что он правительнице «представил, что-де сожалительно, что в некоторых, при таком учреждении наследства, пунктах недовольно изъяснено, а особливо о принцессах не упомянуто; то на сие она сказала, что сие-де не уйдет и потом-де он от ней о сем деле почти чрез целой год ничего не слыхал» [325].

Но год спустя произошли некоторые важные события, заставившие правительницу изменить прежние взгляды. Летом, 15 июля 1741 года, она родила второго ребенка — девочку, названную в честь покойной бабушки Екатериной, а в сентябре, как писал в своем дневнике брат Антона-Ульриха, внезапно и тяжело заболел годовалый император Иван. У мальчика открылась сильная рвота, и все окружающие страшно перепугались [326]. И хотя вскоре малыш поправился, правительница и ее окружение были сильно обеспокоены. Детская смертность в те времена была явлением обыденным. Это обстоятельство учитывалось и правительницей, и Остерманом, который, внимательно следя за обстановкой, боялся, что «ежели б впредь принцев не было, то чтоб не произошло замешательства со стороны цесаревны» [327]. Так говорил Остерман на допросе 1742 года, но об этих его опасениях известно и по другим источникам.

Елизавета Петровна, внимательно следившая за положением при дворе, говорила Шетарди, что император «непременно умрет при первом сколько-нибудь продолжительном нездоровье» и это якобы даст ей новые политические перспективы [328]. При этом, когда она узнала о болезни императора, то в какой-то момент так растерялась, что ночью послала к Шетарди своего камергера с просьбой дать ей совет, как действовать в случае смерти императора [329]. Итак, было очевидно несовершенство законодательной базы режима правительницы: Анна Леопольдовна управляла по закону, учрежденному для регента Бирона! И тем самым была ограничена действующим законом в определении наследства.

Когда Темирязев, по совету Амвросия, направился, как мы упоминали выше, с манифестом к фрейлине Юлии Менгден (которая, по словам архиерея, «очень… в милости» у правительницы), то оказалось, что та уже в курсе проблемы («мы-де знаем»), ушла к правительнице, а потом, вернувшись, посоветовала сходить к М.Г. Головкину: «Скажи ему, что он по приказу принцессы Анны написал ли, а буде написал, то б привез, да и манифест, как сверстана принцесса Анна с регентом, покажи, и что-де он тебе скажет, то пришед к ней (правительнице. — Е.А.) скажи». Головкин отвечал Темирязеву: «Мы-де про то давно ведаем, я-де государыне об этом доносил обстоятельно, а что касается до написания, о том скажи ж фрейлине, что сам завтре будет во дворец». Сам Головкин показал, что он отвечал Темирязеву иначе: «Ему (т. е. Головкину. — Е.А.) о сем деле одному делать нечего, надобно о том с прочими кабинетными министрами подумать и с тем-де его, Темирязева, отпустил» [330]. По возвращении во дворец у Темирязева состоялся разговор уже с самой правительницей, которая оказалась в покоях Юлии. И тут Анна Леопольдовна, не дожидаясь приезда Головкина, приказала самому Темирязеву подготовить два варианта манифеста: «Поди ты, напиши таким маниром, как пишутся манифесты, два: один в такой силе, что буде волею Божиею государя не станет и братьев после него наследников не будет, то быть принцессам по старшинству, в другом напиши, что ежели таким же образом государя не станет, чтоб наследницею быть мне».