Тайны живой природы. Загадочные животные и растения

Дуб-долгожитель

Дуб, согласно представлениям финно-угорских, славянских и балтийских племен – прародителей современного населения Восточной Европы, олицетворяет Мировое дерево.

Вряд ли сыщется человек, который «помнит этот дуб еще желудем». А вот сам дуб, растущий за Вязовской протокой в пойме Нижней Волги, помнит многое и многих. Помнит – без всяких кавычек. Одни события – засухи, суровые зимы, затяжные дожди – записаны кольцами, как на DVD, в его скелете – древесине. Другие – запомнились глубокими трещинами в коре, засохшими ветвями, дуплом, где теперь поселились шершни. Зоопсихологи все больше склоняются к мысли, что растения по-своему способны к распознанию, научению, памяти, то есть обладают тем, что в иных сферах называется душой…

Когда вязовский дуб еще был желудем, мимо островка, куда его забросила судьба в крепком клюве сойки или дятла, прошли струги с московскими стрельцами. И пока желудь превращался в росток, в первое свое лето выросший на пару вершков, Великий князь московский присовокупил к титулу имя «царя Астраханского». Когда дубу стукнуло четыре года, вниз по Волге сплавилась флотилия дьяка Ивана Выродкова, везшая почти целиком будущий Астраханский кремль. Дьяк-зодчий, строитель крепости Свияжска, способствовавшей взятию Казани, уже поднаторел в заблаговременной сборке-разборке деревянных срубов и использовал богатый опыт в возведении новой Астрахани в местности, где не росло ничего, кроме ивняков да кустов терескена и тамарикса. Если бы кремль подновлялся деревом и дальше, дошла бы очередь и до дуба, появившегося на южной границе распространения своего вида в Восточной Европе. Но боярин Борис Годунов, укрепляя юго-восточные рубежи Московии, повелел класть крепости каменные. И к 30-летию дуба, когда на его коре прорезались первые глубокие морщины, Астраханский кремль был выстроен из плинфы – большеразмерного кирпича, взятого с золотоордынских развалин. Благодаря этой смекалке строителей не понадобилось изводить лес и для жарких печей кирпичного обжига. Когда же боярин сам взошел на трон, дуб принес первые желуди. В 1671 году дерево, приближаясь к своему 120-летию, почти достигло нынешней 20-метровой высоты и дальше росло лишь вширь. Тогда же по соседней протоке в последний поход спустился челн атамана Степана Разина. Атаман в собольей шубе, крытой парчой, и в расшитой жемчугом чалме, сидел на корме на крепком дубовом табурете…

Вообще, все самое крепкое и долговечное на Руси делалось из древесины дуба, узорчатой на срезе, плотной, стойкой против гнили, легко гнущейся, но не коробящейся, – ларцы и сундуки, позднее шкафы и кровати; колеса, оси и оглобли для телег и карет; лемехи плугов, бороны и цепа для обмолота; кресты и церковная утварь; паркет, шпалы и мосты; ковши и бочки; палицы, колья и рогатины; колоды, для тех, кто хотел подольше гнить в земле; струги и корабли. Последнее обстоятельство и спасло вязовский дуб с его востребованной древесиной (и корой – лучшее средство для дубления, придающего прочность коже и мехам) в очередной раз. Когда дуб готовился встретить 170-летний юбилей, недалеко от него высадился первый император российский. Он-то и запретил рубить дубы и другой добрый лес по берегам Волги в пределах 50 верст для сохранения корабельных рощ, и подсевать «поелику возможно желудей». За поверженный дуб полагалось особое наказание – смертная казнь, а «кто рубить прикажет… тех самих, вырезав ноздри и учинив наказание, посылать на каторжные работы…»

На 180-м году жизни вязовского дуба его история тесно переплелась корнями с историей рода атамана Волжского казачьего войска Макара Персидского: ставка войска находилась в Дубовке – к северу от Царицына (нынешнего Волгограда), и казаки постоянно спускались до форпоста в крепости Черный Яр. По пути к этой крепости, на Вязовской протоке, возникла станица Никитская, очевидно, названная так в честь отца атамана.

Когда дубу стукнуло двести двадцать лет, в этих местах разыгрался финал одной из страшнейших трагедий русской истории: летом 1774 года, по словам Александра Пушкина, «Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием. Никогда успехи его не были ужаснее…» Шесть страниц в пушкинской «Истории Пугачева» занимают списки убитых крестьянами и каторжниками «Зимовейской станицы служилого казака», или «великого государя Петра Федоровича». Конец «его скотской жестокости» положил бравый подполковник Санкт-Петербургского карабинерского полка Иван Михельсон, который 25 августа настиг Емельяна Пугачева в 105 верстах ниже Царицына, буквально возле вязовского дуба, и разбил его окончательно.