Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

«Знаешь, Саша, – сказал я Миронову, – у Евгения Евтушенко есть повесть “Пирл-Харбор”, написанная в 1967 году, и в ней, к чему-то, приведена такая фраза: “Чем отличается алкоголик от пьяницы? Тем, что у алкоголика выпить – потребность физическая, а у пьяницы – духовная”. – “Тогда, – мгновенно отреагировал Миронов, – Ника была пьяницей. Такого, чтобы она не могла без этого жить, не было”». На самом деле «алкоголик» и «пьяница» – синонимы. Я специально процитировал слова Евтушенко, чтобы увидеть реакцию Миронова, который, как утопающий за соломинку, ухватился за понятие «пьяница». Объяснение им причин, подтолкнувших Нику к пьянству, принять нельзя.

Вместе с тем винить во всех грехах Нику некорректно, и если уж следовать логике Миронова, то Ника скорее пыталась заполнить алкоголем внутреннюю пустоту от отсутствия материнской любви. Перепад слава – забвение всегда трагичен для поэта, а перепад от любви матери до полного ее безучастия трагичен вдвойне. А вот Майю Миронов считает алкоголичкой. «Я выбрасывал много ее пустых бутылок из-под кровати, особенно когда она где-то в 1998–1999 году заболела – у нее начались проблемы с ногой. Причем у Майи не было абстиненции. Она могла выпить безумное количество, вставала утром и у нее ничего не болело».

Мне понравилось, как точно Саша охарактеризовал семью Ники: «Если бабушка пыталась удержать дом, пока у нее были силы, и тащить семью, выполняя больше функцию мужчины, то Майя просто плыла по течению, а Ника была искоркой, которая вылетела из этой обыденности. Она была совершенно потрясающей, не похожей ни на кого».

Сравните, пожалуйста, поведение Майи и Ники в одной и той же ситуации. 1998 год. В стране кризис. Маша, как и в предыдущие годы, оставлена на попечение Карповой. Материально им очень трудно, они живут на пенсию Людмилы Владимировны, которая, несмотря на возраст (70 лет), подрабатывает где может: торгует чем-то с лотков, где-то убирает и т. п. «Как Майя могла жить в Москве, – возмущается Саша, – когда ее мать и дочь голодают?! А Ника, когда мы не могли послать деньги в Ялту, забивалась в угол и могла заплакать». Но удивительно другое: Майя была прописана в Москве и по состоянию здоровья могла получить инвалидность, но не сделала этого, лишив семью дополнительных средств. По свидетельству Миронова, она ничего не умела доводить до конца, могла какой-то идеей сверкнуть, а потом все затухало. Ника называла ее Майкой чаще, чем мамой.

Вместе с тем Саша отмечает способности Майи в качестве хозяйки: «Когда я пришел в эту семью, – вспоминает он, – Майка по тем временам на двести рублей могла прокормить трех-четырех человек в день. То есть “из дерьма сделать конфетку”». Ну, а какие у нее были кулинарные способности, могу засвидетельствовать лично я. Кстати, не только кулинарные, но и множество других, о которых читатели еще узнают.

Никины стихи Сашу не интересовали, но он трогательно к ним относился, собирал всё, что оставалось после того, как она их рвала и сжигала. «Один раз я приехал с работы, – вспоминает Миронов, – и чувствую, что горит бумага: Ника все в раковину сложила и подожгла. Она писала и на пачке сигарет. Как-то мы с ней едем, а она говорит: “Подожди секунду, дай мне ручку”. Потом эти клочки валялись по всей квартире. Майя мне сказала: “Собирай их”». При встрече Саша мне рассказал, что Ника читала ему свои стихи. «Перед тем как прочитать, – вспоминает он, – раз пять извинится и попросит: “Только ты честно скажи мне, нравится тебе или нет”. Когда мне стихотворение нравилось и я говорил ей об этом, она смеялась и говорила: “Да ну тебя, ты все равно в стихах ничего не понимаешь!” Я никогда не лез в ее епархию (стихи, дневники). Мне не хотелось жить с поэтом Никой Турбиной, я хотел жить с женщиной Никой Турбиной. Именно как женщина она была мне интересна – это главное, в этом драйв. Мне было б намного проще, если б она была просто Никой, не девочкой-вундеркиндом. А то, что я с поэтом живу, значения не имело. И вообще я люблю прозу».

По словам Миронова, Ника его любила, зная, что он не любит поэзию. «Может быть, она в театре не очень смыслила, – говорит он, – и, хотя я актер, но для нее главным было не это, а просто я сам. Она была безумно интересным собеседником. Ника читала очень быстро, по диагонали. Книгу в 400 страниц она “проглатывала” за ночь. Я ей говорил: “Ты же ничего не запомнишь”, а она: “Ну, давай, проверь”, – и реально наутро рассказывала о прочитанном. С ней можно было ночи напролет разговаривать, потому что она очень много знала, в любой области, больше, конечно, по искусству.