Тайные дневники Шарлотты Бронте

Викарий уже не был задиристым юнцом, который когда-то приехал в Хауорт; годы изменили и смягчили его. Теперь, между тридцатью и сорока годами, он казался мне даже более красивым и крепким, чем прежде: его лицо и тело слегка округлились, а густые, аккуратно подстриженные черные бакенбарды, обрамлявшие лицо и подбородок, придавали ему зрелый вид. Более того, теперь, оставаясь на чай, мистер Николлс вел себя намного более приятно, спокойно и кротко, чем в прошлом. Лишь изредка он отпускал какое-нибудь фанатичное замечание или защищал пьюзеитский религиозный принцип, заставляя меня морщиться, и с его губ больше не слетало фраз, унизительных для женской половины человечества. Напротив, он признал, что его былые взгляды в отношении женщин во многом переменились.

— Меня воспитали с верой в неравенство полов, — объяснил мистер Николлс однажды вечером, — но вы заставили меня пересмотреть свое мнение, мисс Бронте… или, если угодно, мистер Белл.

— Значит, вы больше не считаете, — едва заметно улыбнулась я, — что место женщины на кухне?

— Нет, если она в состоянии нанять кухарку, — пошутил он, рассмешив нас обоих.

Обычно во время этих редких визитов мистер Николлс и папа в течение часа обсуждали нужды прихожан, способы облегчить положение бедняков, решения проблем дневной и воскресной школы, а также неиссякаемую тему печального санитарного состояния Хауорта. Втроем мы также делились нежными или приятными воспоминаниями о моем брате и сестрах. Порой мистер Николлс с любопытством расспрашивал о моем новом романе. Я полагала, что он не в состоянии глубоко обсуждать данный предмет, но чувствовала, что он гордится мной и моими достижениями. Не менее живо его интересовало, как изменилась моя жизнь в результате занятий сочинительством.

— Ваш отец говорит, что вы встречались со многими знаменитостями, мисс Бронте, — обратился ко мне мистер Николлс однажды вечером.

— Не то чтобы со многими, сэр, но мне повезло завязать несколько знакомств.

— И кто из новых знакомых для вас дороже всего?

— Миссис Гаскелл, — без раздумий сообщила я. — Она не только прекрасная писательница, но и добрая, искренняя женщина. Вы читали ее груды?

— Нет.

— Она регулярно пишет в журнал Диккенса «Домашнее чтение». Ее «Мэри Бартон» — превосходный роман. Если желаете, я одолжу его вам.

— Буду весьма признателен, — любезно произнес мистер Николлс. — Насколько я понимаю, вы также высоко цените мистера Теккерея. Каков он?

— Ну, он очень высокий.

Викарий засмеялся.

— По сравнению с тобой все высокие, моя дорогая, — заметил папа.

— Помимо роста мистера Теккерея вам нравится его общество? — допытывался мистер Николлс.

— Не слишком, сэр.

— Не слишком?

— Нет. Когда я впервые встретила его, то дрожала как лист, почитая его таким титаном духа, что сумела лишь пожать ему руку и вымолвить пару слов. Насколько я помню, то немногое, что я все же сказала, было непоправимо глупым. Во второй раз мы свиделись на званом ужине в его доме на Янг-стрит. Мистер Теккерей пригласил большую компанию светских женщин, которые явно рассчитывали увидеть некую блестящую литературную львицу. Боюсь, я глубоко их разочаровала. Я никого не знала, была робкой и неуклюжей, не могла завязать волнующую дискуссию, какой они, вероятно, ожидали. Когда дамы оставили джентльменов наслаждаться портвейном и вернулись в гостиную, я забилась в угол и большую часть вечера тихонько беседовала с единственным человеком, не вызывавшим у меня неловкости, — с гувернанткой.

Мистер Николлс снова засмеялся.

— Звучит ужасно.

— Так и было. Боюсь, я не обладаю непринужденностью и уверенностью в себе, которые необходимы для лондонского общества, и вряд ли обрету их в будущем.

Мой ответ, судя по всему, обрадовал его. Только через несколько месяцев я поняла почему.

Мистер Николлс на месяц уехал в Ирландию в отпуск. Хотя когда-то я не придавала его ежегодным отлучкам ни малейшего значения, теперь мне не хватало его улыбки и веселого смеха. Со временем я начала считать его ценным членом семейного кружка, наподобие любимого кузена или брата. Теперь он уже не ждал приглашения на чай и сам садился за стол.

В 1852 году мистер Николлс удивил меня подарком на день рождения — первым подарком после писчей бумаги, которую он так неудачно приобрел семь лет назад. В тот апрельский день мы собирались приступить к ужину.

— Ваш экземпляр «Книги общей молитвы» весьма потрепан, — заметил викарий.

— Так и есть, мистер Николлс. Мой молитвенник совсем старый, его читали на стольких воскресных службах, что обложка почти оторвалась. Полагаю, только вера до сих пор удерживает его страницы вместе.

Он вложил в мои руки новенький молитвенник в красивом переплете.

— Надеюсь, это послужит ему заменой.

Я исполнилась удивления и благодарности.

— Спасибо, мистер Николлс. Весьма заботливо с вашей стороны.

— С днем рождения, мисс Бронте, — поздравил он со скромной улыбкой.