Тайные грехи

– Меня зовут Корбет. Слыша «мистер Маршалл», я невольно оглядываюсь и ищу глазами отца.

– Ваш отец тоже был менеджером?

– Нет, адвокатом. Среди его клиентов значились тузы кинобизнеса: Селзник, Теда Бара, Дуг Фербенкс… Мой дед был банкиром и лично финансировал Д.У.Гриффита.

– Как интересно! – Про себя Мэтью подумал: какого черта я торчу в прославленном ресторане с одним из влиятельнейших деятелей кинематографа?

– Да, с самого основания Голливуда все члены нашей семьи были так или иначе связаны с кинобизнесом. Однако во времена моего деда центр киноиндустрии находился в Нью-Джерси. Талантливые актеры работали в театре, но время от времени тайком переправлялись на другой берег, подработать в кино.

– Почему тайком?

– Не хотели, чтобы их славные имена ассоциировались с «халтурой». – Корбет сделал перерыв, чтобы отдать распоряжения официанту, отвечающему за напитки. Потом продолжил свой рассказ с того места, где остановился. – На заре кинематографа делали кучу фильмов. Гриффит, например, за пять лет выпустил пятьсот картин. Некоторые кинотеатры ежедневно обновляли репертуар. – Он устремил задумчивый взгляд куда-то вдаль, словно пытаясь представить, каково это – работать во время бума. – В результате на свет появился Голливуд.

Мэтью слушал с невольным интересом. Как ни нравилось ему думать о себе как о человеке, который устоял перед мишурным блеском Голливуда, в минуты честного и трезвого анализа он признавал, что нелегко жить в Лос-Анджелесе и оставаться равнодушным к его славному прошлому.

– Многие считают, что кинематограф потянулся на Запад ради теплого климата, – продолжал Корбет, наслаждаясь возможностью блеснуть осведомленностью. – Но на самом деле главной причиной было нежелание делиться прибылями от каждого фильма с Томасом Эдисоном. Вы, должно быть, знаете: это его изобретение.

Мэтью кивнул и отпил ледяного темного пива.

– В трех тысячах миль от Нью-Йорка удобнее пиратствовать.

– Вот именно. – Корбет взял из вазочки маслину. Для постоянных посетителей здесь ставили дополнительную порцию маслин. Корбет принимал это как должное. Прожив всю жизнь в Голливуде, он привык к знакам внимания, которые в других местах оказывались только царствующим особам.

– Вот зачем, – продолжил он, – и нужны менеджеры: защищать интересы творцов от произвола владельцев студий.

Мэтью проникся доверием.

– Хочу быть с вами откровенным… Корбет махнул рукой.

– Отец дал мне один полезный совет: не обсуждать дела на голодный желудок.

Он подозвал официанта. Тот мигом принес меню.

– Вы не ошибетесь, если закажете домашний пирог с запеченным цыпленком, – даже не заглянув в карточку, заметил Корбет. – Хотя лично я предпочитаю жаркое.

Мэтью дал себе слово не играть в голливудские игры, однако у него хватило ума сказать:

– Жаркое звучит заманчиво.

Корбет Маршалл не верил в приметы. Тем не менее он был доволен собой и не скрывал этого.

– Ну так что же? – не выдержала Ли, ковыряя вилкой в цуккини по-флорентийски. Замечательная вещь, но нетерпение притупило вкус.

– Что – «что»? – лукаво спросил Джошуа.

Он прямо-таки лучился счастьем! Но сколько можно тянуть? Ли погрозила ему ломтиком хлеба.

– Тебя можно привлечь к суду за применение нравственной пытки.

Джошуа ухмыльнулся.

– Сначала о главном.

Он вытащил из кармана пиджака перевязанную ленточкой коробочку. Ли мгновенно узнала эту голубую, как яйцо малиновки, упаковку: видела у Тиффани. Отец признавал только первый класс во всем и ее приучил к тому же. Он стал развязывать ленточку. Ли замотала головой.

– Ты меня испортишь.

– Чепуха. – Джошуа ласково коснулся пальцем лица дочери. – Принцессу невозможно испортить.

Ли слегка отстранилась. Она пришла к выводу, что люди делятся на две категории: тех, кто стремится к физическому контакту, и недотрог. Тина Маршалл, к примеру, не могла держать руки при себе: они порхали, как изящные птицы, совершая ласковые, поощрительные прикосновения. Не было никакой возможности сохранять дистанцию. Марисса принадлежала к тому же типу. И Джошуа.

А Ли – нет.

– Ох! – вырвалось у нее при виде сережек из черных, с павлиньим блеском жемчужин, таких больших, что трудно было поверить в их подлинность. Но сомневаться не приходилось.

Джошуа нахмурился.

– Не нравятся?

Не в силах удержаться, Ли потрогала блестящее чудо.

– Как они могут не нравиться? Но ведь это страшно дорого?

Джошуа пожал плечами.

– Пусть это тебя не волнует. Мне несколько раз подряд повезло в «баккара». И потом, – он накрыл ее ладонь своей, – ты стала очень красивой женщиной, Ли. А красивым женщинам к лицу жемчуг – самый женственный из драгоценностей мира. И самый романтичный.

Ли отвела глаза; к щекам хлынула кровь. Зачем отец говорит ей такие вещи? Она и так знает, что под напускной грубостью в нем таится романтик – иначе зачем бы он стал заниматься кинопроизводством? И все-таки ее смущали его комплименты.

– Нет, правда, папочка, – она принужденно засмеялась, – не надо. Страшно подумать, что случится, если люди узнают, какой ты чувствительный.

Джошуа откинулся назад и усмехнулся, поднося к губам бокал «скотча».

– Да уж, они бы меня не пощадили.