Тайные пороки академиков

Рыцарь незнакомки сделал прозрачной тайну одиночества Владимира Соловьева

(как опасно иметь преданных учеников!)

В. Соловьев, идя от Лермонтова, взял одну часть его творчества, но самую сокровенную и развел ее в пространных трудах и стихах.

и если в последних не был велик, зато целен и типичен.

От него уже «вечная женственность» пошла по русской литературе как знамя «добра искусства и красоты»

«Вечно женственная бесплотная жена еще девочка с лазурными очами» (опять!) – вот она мистическая лилия всех телесных и духовных одиночек и гордых недоносков, экстазных воздыхателей и шептунов, бездельников и трусов с высохшими ножками, декадентов и символистов, сделавших «этот мир» бесплотным во имя своей хромающей плоти –

мне нужно того, чего нет на свете
чего нет на свете…

Где они встретятся со своей прекрасной дамой – на звезде Маир или Ойле – стране мечты и сна, – на водопаде Иматре или в Египте сохранившем еще древние пустыни, бедуинов и страусов – все равно – обстановка равно задумчивая и уединяющая –

взрывая возмутишь ключи –
питайся ими и молчи…

(Ф. Тютчев).

Приемный сын Сологуба разоблачает отца:

мы выключили электричество
 луна в стекле
и Ваше светлое владычество
 моя Ойле.
дымится снег голубо-фьолевый
 в снегу – шале
благоговея друг оголивай
 свою Ойле…

Такова далекая «звездочка» и мистерия ночи.

Ну а если не найдут удобного тихого местечка если везде подсматривают злые люди и вещи (тучка в мягкой обуви, подымающаяся торчком улица, заговорный нож вилка и карты) то можно все это надуть – уединиться при всех, впасть в транс от одного вздоха и тогда но только на мосту но и на Невской и в кабаке среди лакеев и пьяниц появится она с загадочной улыбкой как будто строгая с длинной и узкой рукой – вот оно счастье, блаженство неземное!

и когда я в небесном в тоске замираю
хозяйка с улыбкой предлагает мне чаю!..

Зерцог

Пьесы наших одиночек строятся по естественному шаблону: сперва хныканье, вздыхание и шопот, чарованье глазами сомнабул и змей, очами смотрящими по ту сторону жизни,

это томление разрешается экстазом – мгновением утонченного счастья «небесной муки» – и опять тишина и забвение

смерть –

от шепота к смертному храпу от голубых глаз величиной в рубль до медного пятака на глазах

и от диванов счастья до подушек гроба –

таков путь Саломеи, пьес Блока, Метерлинка и др.

Молодого сирийца предупреждают: не смотри так на луну, не смотри так долго на царевну – а то случиться несчастье!

но тот конечно не слушает ибо «царевна бледна… она как голубка, которая заблудилась… она как нарцис колеблемый ветром…»

(не оттого ли и у женщин Достоевского великое страдание в глазах и они так бледны?..)

Луна как женщина и женщина как больная луна

в воздухе реяние крыл смерти а все облиты томящим светом тоскующей Селены

танцует девственная Саломея-Селена и мутнеют глаза солдат, Парработа и Ирода

все заражены томностью танцующей луны но и сама Селена заражена – она покойник и она же гробница

она как слепая или парализованная смотрит только в одну сторону шаг за шагом подвигаясь туда

она тоже смотрит на белое, как лоно луны, когда она покоится на лоне моря, тело Иоканэана и шепчет:

«твои волосы похожи на гроздья черного винограда, что висят в виноградниках Эдома в стране эдомитов…

нет твои волосы ужасны… точно узел черных змей, которые вьются вокруг твоей шеи…»

и наконец:

– нет ничего краснее твоего рта… дай мне поцеловать твой рот… –

только поцеловать! но томность ее ядовита и смертельна для обоих: Саломея целует губы, как края обнаженной раны, но уже мертвые – живых ей никогда не поцеловать – и поцеловав умирает сама – иначе не могло быть – необычайная сила томления рождает такую смерть…

О. Уайльд был женщиной в теле мужчины – потому так понятны ему были именно такие переживания, не осуществление, а только желание мечта парадокс…

В то время как санинец заметит прежде всего упругие груди и колыхающиеся как у молодой кобылы бедра, а по другому даже мотор «как жеребец заржал», у мечтающих на первой плане бледные ноги, длинные руки, бездонные глаза и мечтательные губы…

. . . . . . . . . .

У Метерлинка также женщина еще пугливый ребенок (Пелеас и Мелизанда) а юноша как красная девушка и говорят они о чем-то для них тайном, шепотные слова откуда то, за третьей дверью – и все же их подслушивают, и когда они поцелуют друг друга – то умрут…

Простые вещи у Метерлинка одухотворяются ибо они должны быть томными, должны одухотворить закачать и вызвать экстаз…