Тайные тропы

Грязнов и Ризаматов договорились выдавать себя за советских офицеров, заброшенных в тыл немцев со специальным заданием, а свое пребывание в доме Вагнера объяснить тем, что сын Вагнера, перешедший на сторону советских войск, дал им адрес отца, у которого они и нашли приют под видом военнопленных. Теперь они могли говорить что угодно, не опасаясь быть разоблаченными ни Юргенсами, ни марквардтами, ни долингерами, о которых начали забывать.

Окончательного освобождения оставалось ждать недолго. Советские войска вошли в Кенигсберг, Ганновер, Эссен, Вену, Штутгардт. Войска Первого Белорусского и Первого Украинского фронтов рвались к Берлину. Скоро должен был настать день соединения союзных войск, день развязки.

С волнением читая ежедневные сводки, Андрей мысленно представлял себя возвращающимся домой. Как хотелось услышать сейчас слово «мир»! Андрей ходил по улицам мечтательно настроенный и прислушивался к разговорам. Омрачало радость отсутствие Никиты Родионовича. О нем ничего не было слышно, никто его не видел.

«Если он жив, — размышлял Грязнов, — то скоро разберутся, кто он, и выпустят». Однако шли дни, а Никита Родионович не возвращался. Беспокойство друзей усиливалось. К нему прибавилось чувство недоумения: на улицах города можно было видеть гитлеровских молодчиков, которым следовало сидеть в тюрьмах, а антифашисты продолжали находиться в концентрационных лагерях, откуда их пора было освободить.

— От победителей не тянет воздухом свободы, — сказал по этому поводу Абих.

Рынок превратился в огромную толкучку. Американские солдаты и офицеры продавали все что угодно: сгущенное молоко, ткани, табак, консервы, шелковые чулки, жевательную резину, обувь, часы, кольца, серьги, браслеты, скатерти, одеяла, спиртные напитки. Они меняли вещи на продукты, доллары на фунты, марки на советские деньги, военные гимнастерки на женские комбинации, сухой спирт на разведенный немецкий шнапс.

Через несколько дней стало известно, что бургомистром назначен тот самый глава города, которого на этот пост четыре года назад водворили гитлеровцы. По слухам, он являлся дальним родственником небезызвестного Гесса.

Поразительным явлениям, казалось, не будет конца. Как-то утром, бродя по городу, Андрей и Алим встретили на бульваре майора Фохта. Он шел в новеньком штатском костюме и мягкой велюровой шляпе серого цвета с большими полями. Майор сделал вид, что не узнал Андрея.

— Не пойму, что происходит, — сказал тихо Грязнов, показывая Алиму на Фохта. — Это гестаповец, тот, который вызывал Вагнера и нас с Никитой Родионовичем. И он на свободе…

— Возможно, скрывается, — высказал предположение Алим.

— Чорт его знает! Возможно. Вечером после ужина Вагнер сказал:

— Хорошо, если бы эта война была последней! Никсон расхохотался:

— Война новая придет быстрее, чем вы думаете.

— Это, по-вашему, обязательно? — спросил Вагнер.

— Непременно.

Никсон достал из кармана небольшую записную книжку, порылся в ней и, найдя нужное, сказал:

— Вот что пишет Фокс: «Победоносные генералы и адмиралы будут больше посматривать на своих союзников в победе, чтобы обнаружить своих вероятных противников в будущей войне…

Они будут менее заняты Германией, чем друг другом».

— Странная точка зрения, — произнес Вагнер. — К счастью, имеется другой документ, вселяющий надежду на более приятное будущее. Я имею в виду решение Ялтинской конференции.

— Под которым поставил свою подпись наш покойный Рузвельт, — добавил Аллен.

— Старик переборщил, — развязно проговорил Никсон. — Ему никто не давал полномочий подписываться за всех нас… Правда, говорят, что последнее желание умирающего — закон, но закон не для страны. Покойный президент, я думаю, понимал, что жить ему осталось недолго, а поэтому и решил прославиться в роли миротворца, чтобы не портить отношений с союзниками. Притом, разве можно допустить разрушение, преднамеренное разрушение, промышленной мощи Германии? Допустимо ли, чтобы три человека вынесли приговор целому народу и обрекли его на полное экономическое прозябание?

— Промышленность в Германии не принадлежит народу, — заметил Вагнер.

— А кому же она принадлежит — обезьянам или попугаям? — В голосе Никсона появились саркастические нотки.

— Капиталистам, — коротко сказал Абих.

— Это большевистская доктрина, и давайте не будем говорить на эту тему.

Никсон поднялся, подошел к дивану и, развалясь на нем, вытянул длинные ноги.

— Капитан! — обратился он к Аллену.

— Да, — ответил тот.

— Дивизия простоит в городе еще десять дней. Вы, кажется, интересовались именно этим вопросом у начальника штаба?

— Возможно…

— Потом, вы спрашивали разрешения, можно ли перебраться на другую квартиру.

— Допустим…

— Вы заявили, что не хотите жить со мной вместе…

— Заявил.

— А на кой чорт вам все это понадобилось?

— Это мое, а по ваше дело, — заметил Аллен.

— Тогда я вам набью физиономию. И так набью, как вам не били за всю вашу жизнь.

Аллен рассмеялся. Все настороженно выжидали, чем кончится ссора.

— Вы мне показывали как-то дырку на своей голове, — сказал Аллен Никсону.