Тайные тропы

В общем, я ничего не чувствовал. Тупой, всё-таки от рождения, хотя папа мой пил в те времена умеренно. В итоге, занятия пришли в тупик. Я всё никак не втыкал про транс, и это ставило всё затею на грань провала. Ичил всё-таки решил разобраться, почему у меня ничего не получается из того самогоноварения, что он преподавал.

Начал издалека. Про ворону у меня на груди. Я рассказал в модифицированном варианте свою историю и продемонстрировал свои навыки в метании зарядов на дальние расстояния.

Ичил вздохнул и сообщил мне:

— Трудно сказать, никогда с таким не сталкивался и старики про такое не говорили. Возможно, ты убийца.

Вот те раз! Я ещё и не убил-то никого, практически. Ну, пару-тройку человек, так это исключительно в целях самозащиты. Однако Ичил не это имел в виду. Да и наплевать ему было на то, убил я кого-нибудь или нет. Разумеется, если убил — то исключительно за дело, и не надо изображать из этого трагедию. Он имел в виду шаманскую классификацию, в том смысле, одним легче даётся лечение, другим — калечение. Тут же объявил, что надо развивать то что есть, а не стараться изучать то, к чему не предрасположен организм.

Задал мне стопиццот мильёнов разных вопросов, про то, как я убил главаря банды на Пяти Пальцах, что при этом чувствовал, какие были последствия и всякую подобную ерунду. Потом стал пристально смотреть мне в глаза, что-то напевать заунывно и прищёлкивать пальцами. Тут я и выпал в осадок, и сразу вспомнил и побледневшего внезапно Пашу Большого после нашего последнего разговора, и прочие мелкие происшествия, о которых я думать-то забыл, а вон оно как вышло. Стыдно даже стало за свою бестолковость, а язык сам по себе, вне моего желания, Ичилу все эти помойные подробности из моей прошлой жизни и выкладывает.

Диагноз надо было ставить до того, как начинать лечение, — подумал я с недовольством, но потом поправился. Ведь не я сказал, «но каждый, кто на свете жил, любимых убивал…» Так что рефлексии разводить тут нечего, а примерять свои умения в практической плоскости.

Швыряться практически невидимыми гравитационными полями — так я понял суть своего умения, с точки зрения Ичила — это профанация чистейшей воды в высоком искусстве убийства себе подобных, да и перенапрягать нервную систему, доводя себя до исступления, чтобы грохнуть какого-нибудь неудачника — тоже напрасная трата сил. Убийство, сиречь отъятие жизненной силы у любого индивидуума — искусство, ничуть по своему величию не хуже лечения себе подобных, а в некоторых аспектах — так более изящное и тонкое. И вообще, одно от другого недалеко ушло — всё зависит от степени и вектора прилагаемых усилий. [9]Мне сдаётся, что Ичил как-то ловко прикидывается валенком в этом вопросе, больно уж компетентно рассуждает об убийстве вообще, и его разновидностях, в частности. Даже убийство, как заключительный акт драмы, результат, так сказать, неразрешимых противоречий между двумя индивидуумами или же общественно-политическими формациями, которые вышеупомянутые индивидуумы представляют, поведал мне шаман, есть совершенно необязательная этап. Более того, крайне нежелательный. Есть примерно четыреста сравнительно честных способов заставить оного индивидуума сменить свои убеждения и принять твою волю, как великое благо. Начиная от спазмов сердечной мышцы, кончая частичным или полным онемением конечностей оппонента. Не считая мозговых колик, разумеется, если есть мозг.

Если вы думаете, что дальше всё пошло по маслу — посмею вас разуверить. Дальше пошло ещё хуже, потому как Ичил, нащупав твёрдую почву под ногами, взялся за меня всерьёз. При этом ничего нового не сказал, иезуит. «Желание, знание, понимание, умение, ограничение» — как попугай он твердил мне в каждый день, как гвозди в голову забивал, да ещё подпаивал какими-то своими растворами, чтобы я всю эту муть воспринимал. Потом принялся мне втирать, что на всякое хитрое отверстие есть болт с левой резьбой и заставлял меня разучивать методы противодействия желающим отнять уже мою жизнь. Тут уж не до водки было, и, в конце концов, я захотел уже его убить собственноручно, но, как назло, именно в этот момент Ичил от меня и отстал. Почуял, видимо нешуточное кипение страстей в моём организме.

— Надо тебе дней семь отдохнуть, — объявил он, — получше всё должно усвоиться.

В растрёпанных чувствах я убил четырёх сусликов и велел приготовить себе вкусный бульон, а из шкурок пошить рукавицы. Надо мной снова тихо, за углом, посмеялись, но я — то знаю, что делаю. Так вот, в хлопотах и заботах, доехали до Урун Хая, я даже и не заметил, как время пролетело.

Для окончательного закрепления материала в головах новобранцев, на подступах к плоскогорью мы разбили лагерь. Построил всю эту братию, прям как на плацу, дабы все прониклись торжественностью момента. На правом фланге — знаменосец с бунчуком, белый ворон, всё в общем, как у людей.

— Р-ряйсь! Смир-рна! Здравствуйте, гринго!

— Здра-гав-гав-гав-гав!