Тайные тропы

— Вы сказали — старший сын, — как бы не придав значения услышанному, заметил Никита Родионович, — значит, у него были еще сыновья?

— Обязательно! — ответил Моллер. — Был еще один — младший, но этот окончил лучше: погиб в сорок первом году, кажется, под Москвой. Тоже был связан с коммунистами одно время. Известно — молодежь. И осуждать нельзя. Сами мы были такими. Рискованно, конечно, и последствия бывают неважные, но что поделаешь, когда в тебе бурлит кровь. — Управляющий наглядно воспроизвел, как она бурлит: он сжал кулаки, прижал их к груди и встряхнул свое тщедушное тельце. — А вы сегодня тоже работали? — спросил он друзей.

— Да, вместе со всеми трудились, — ответил Грязнов.

— Я вот только не пойму, для чего это. Неужели и наш город будут бомбить?

— Трудно сказать, — заметил Никита Родионович, — начальству виднее.

— А кто лучше, по-вашему, — продолжал перескакивать Моллер с одной темы на другую, — русские или американцы? А?

— Дождь, кажется, окончился, — проговорил вместо ответа Ожогин и, открыв окно, выглянул на улицу. — Совершенно верно. Пойдем, Андрей.

Друзья поднялись и, несмотря на уговоры Моллера посидеть еще с полчасика или забежать к нему на обед, распрощались и покинули гостиницу.

— Ну и жук, — сказал Никита Родионович по пути к дому, — все он знает, все его интересует.

— А как вы думаете, насчет сыновей Вагнера правду он сказал?

— Кто ею знает — и да, и нет. Такому человеку, трудно верить. Впрочем, мы сами это скоро установим.

 

Вечером, увидя Вагнера сидящим в саду на скамье с газетой в руках, Никита Родионович подошел к нему и подал листовку, изъятую ночью из дупла старой яблоки.

— Это я поднял вчера на полу, в столовой...

Старик побледнел и быстро отвел глаза от пристального взгляда Ожогина. Он растерялся, сделал вид, будто знакомится с содержанием листовки, которое ему было прекрасно известно, а сам старался выиграть время, чтобы ответить что-нибудь вразумительное и не выдать себя.

Никита Родионович продолжал стоять около Вагнера, и едва заметная улыбка играла на его лице. Ему было жаль старика, но иного выхода не было.

Вагнеру уже самому стало ясно, что он слишком долго читает листовку, что пора ответить квартиранту, но что ответить, он так и не придумал. Он поднял плечи, развел руками и посмотрел на Ожогина.

«Как трудно таким честным глазам не выдать себя, когда надо лгать», — подумал Никита Родионович и заметил, что капельки пота, точно мелкие росинки, выступили на лбу взволнованного Вагнера.

— Не могу ничего сказать, — проговорил он, наконец. — Я просто поражен... Как могла такая вещь оказаться в моем доме?..

— Возможно, принес и нечаянно обронил ваш работник. Он как, надежный человек?

— Что вы! Что вы! — запротестовал старик. — Я это исключаю. Его совершенно не интересует политика. Он добросовестный батрак и все — и он вновь отвел глаза под пристальным взглядом Ожогина

— Да, но тогда как же объяснить. — продолжал Никита Родионович.

— Не знаю, не знаю... Тут какая-то провокация... Среди моих редких посетителей нет людей, способных рисковать головой и заниматься такими делами Это же страшная вещь... за это..

— За это, — прервал старика на полуслове Ожогин, — по головке не погладят. Особенно сейчас. Значит, вы затрудняетесь ответить? — и Никита Родионович протянул руку к листовке, желая взять ее обратно.

— Она вам нужна? — спросил Вагнер и смутился.

— Мне — да, а вам, по-моему, не нужна, — ответил Ожогин и, сунув листовку в карман, прошел в дом.

Несколько минут Альфред Августович сидел без движения, уставив глаза в одну точку. На него нашло оцепенение. Его мозг в это мгновение не мог ни на чем сосредоточиться. Лишь немного спустя он со всей остротой понял, что произошло нечто страшное, непоправимое. Встав со скамьи, Вагнер ощутил слабость во всем теле, в глазах стоял туман. Ни омытый дождем любимый сад, ни вечерняя прохлада — ничто не радовало его в эту минуту. Не заметив упавшую со скамьи газету, он медленно и неуверенно направился к дому.

Наблюдательный и чуткий Алим сразу заметил перемену, происшедшую с Вагнером. Он уже привык к нему.

— Что случилось? — тревожно спросил он

Вагнер тяжело опустился на кухонную табуретку.

— Плохо, Алим... очень плохо... нас с тобой ждут большие неприятности... — И он рассказал о происшедшем.

Ризаматов, чистивший картофель, отложил в сторону нож, вытер руки и прикрыл дверь в кухню

Ему непонятно было, как листовка могла попасть в столовую. Ни он, ни Вагнер не заходили туда с листовками. Они проносили их по мере надобности сюда, в кухню, здесь передавали, кому следует, причем лица, получавшие листовки, приходили и уходили не через дом, а через двор.

— Тут что-то не так, — сказал он. — Не обнаружили ли они дупло?

Вагнер нахмурил лоб и задумался.

— Не думаю... А впрочем, кто знает...

Они до поздней ночи сидели в кухне, высказывая различные предположения и догадки. Настроение старика и юноши ухудшилось, когда квартиранты вышли из дома.

— Пошли докладывать, — заключил Вагнер.

— Сволочи, — со злобой сказал Алим и сжал кулаки, — а еще русские...