Тайные учения Тибета (сборник)

Рельеф местности позволил мне незаметно добраться до горной расселины и притаиться там во мраке. Из моего укрытия я хорошо видела колдующего монаха. Это был тот самый изможденный трапа, отказавшийся от моего лечения. На свою обычную одежду он накинул монашескую тогу, и, несмотря на то, что она была не в лучшем состоянии, чем остальное его рубище, складки ее придавали высокому тонкому силуэту молодого человека необычайно внушительное достоинство.

Когда я приблизилась, он читал мантру Праджняпарамита:

Ом! Гатэ, гатэ, парагатэ, парасамгатэ,

бодхи, сватха!

(О мудрость, которая ушла, ушла,

Ушла в неведомое и неведомое неведомого.)

Затем — донг-донг — монотонный низкий звук тамбурина стал реже и незаметно замер. Монах, казалось, погрузился в глубокое раздумье.

Через мгновение он встал, плотнее закутался в складки дзена и высоко поднял канглинг в левой руке. Тамбурин зазвенел воинственным стаккато, и он встал, вызывающе выпрямившись, как бы давая отпор невидимому противнику.

— Я, налджорпа, не знающий страха, попираю ногами свое «я», демонов и богов! — воскликнул он.

Затем, еще повысив голос, приглашая святых, притаившихся лам йндам и кхадома присоединиться к нему, он начал ритуальный танец. Каждое восклицание «я попираю ногами» он действительно сопровождал топаньем и ритуальными выкриками «тсем шее тсем». Его вопли все усиливались и стали оглушительными.

Юноша снова поправил складки волочившейся по земле тоги, отложил в сторону тамбурин и свою зловещую трубу и, схватив в одну руку камень, а в другую колышек и монотонно бормоча нараспев, начал укреплять палатку. Палатка эта — маленькая, из тонкой ткани, вероятно, бывшей когда-то очень давно белой, — в лунном сиянии казалась сероватой. Вырезанные из серой материи слоги украшали с трех сторон ее полы, образующие стенки, а крышу обрамляли оборки, окрашенные в пять мистических цветов. Все это выцвело, полиняло и имело убогий вид.

Скелетообразный монах был возбужден. Его взор блуждал от разбросанных перед ним кусков трупа и видимой части горизонта, где обманчивый свет луны видоизменил и растворил все очертания, превращая ландшафт в неверное тусклое сияние.

Как будто в нерешительности, он несколько раз провел, со вздохом, рукой по лбу; наконец, по-видимому собравшись с духом, схватил нервным движением свой канглинг и извлек из него, все ускоряя темп, ряд громких звуков — отчаянный призыв на все четыре стороны света. После этого трапа вошел в палатку.

Что мне было делать? Вторая часть обряда должна совершаться в палатке. Мне уже ничего не будет видно. До меня только доносилось невнятное бормотание священных текстов, прерываемое чем-то вроде жалобных стонов. Лучше было уйти.

Стараясь не шуметь, я выбралась из своего убежища.

Вдруг раздалось глухое рычание, и мимо промелькнул какой-то зверь. Я потревожила волка. До сих пор его отпугивал поднятый налджорпа шум. Но теперь, когда воцарилась тишина, волк отважился подойти ближе к предназначенному для него и его собратьев угощению.

Я уже спускалась по горному склону, когда меня остановил вопль.

«Я плачу долги. Насыщайтесь плотью моей, — завывал трапа. — Идите сюда, голодные демоны. На этом пиру плоть моя превратится в самые лакомые яства для вас. Вот плодородные нивы, зеленые леса, цветущие сады, пища чистая и кровавая, вот одежды, целебные лекарства… Берите, вкушайте!» (слова ритуальных заклинаний).

Молодой фанатик яростно затрубил в свой канглинг, потом закричал дико и вскочил на ноги так порывисто, что ударился головой о крышу палатки, и она немедленно на него обрушилась.

Несколько мгновений он барахтался под полотном, потом вынырнул со страшным искаженным лицом безумца, спазматически воя и корчась, будто во власти невыносимых страданий.

Теперь я поняла, что такое обряд тшед для тех, кто подпадает под гипноз его ритуала. Не было ни малейшего сомнения, что несчастный действительно переживал все муки раздираемого на части и пожираемого заживо страшными чудовищами существа.

Дико озираясь по сторонам, трапа обращался к невидимым существам. Казалось, его обступили целые толпы пришельцев из иных миров и он созерцает страшные нездешние видения.

Зрелище было не лишено интереса, но я была не в силах наблюдать его хладнокровно. Несчастный безумец убивал себя своим загробным спортом. Вот в чем заключалась причина его недуга. Теперь стало ясно, почему он так упорно отказывался от моих бесполезных для него лекарств.

Мне очень хотелось избавить юношу от раздиравшего его кошмара, но я колебалась, зная, что всякое вмешательство означает нарушение установленного правила: «начавшие обряд тшед должны совершать его самостоятельно».

Пока я пребывала в нерешительности, до меня опять донеслось рычание волка. Зверь стоял над нами на вершине утеса и, застыв на месте, ощетинившись, вперил взгляд в сокрушенную палатку, будто и он тоже видел там что-то страшное.

Молодой монах продолжал корчиться как бесноватый и издавать вопли мученика на костре.

Я больше не могла выдержать и бросилась к нему. Но едва я попала в поле его зрения, как он принялся зазывать меня неистовыми жестами.