Тайные улицы, странные места [СИ]

Но все было таким, вяло-недоделанным. Как и еле видный в заоконной мути пейзаж. Что-то там серенькое, с торчащими сбоку редкими деревцами, с поблескивающей поверхностью — воды?

Сперва, преодолевая вялую тошноту, решил Женька, нужно бы разобраться с тем, что в комнате. Хотя, единственное, чего ему хотелось — скинуть хлам с широкой лавки, улечься, сворачиваясь, и закрыть глаза. Дождаться, когда пройдет. Все, что ноет внутри, и заодно все, что происходит снаружи.

Не пройдет, мрачно сообщил внутренний голос, добавляя уныния, никогда не пройдет. Всегда теперь так.

Был таким убедительным, что Женька даже отмахнуться не смог. Вздохнул тяжело, вызвав новый приступ вялой тошноты в желудке, и заковылял к стене, бережно держа на весу болящую руку.

Что ж так плохо… — отдавалось в голове при каждом медленном шаге.

Так… паршиво-то…

Гадко все…

Что ж оно — так вот…

Стоя над лавкой, равнодушно смотрел вниз, мучаясь тем, что мусор придется разгрести, сбросить, чтобы прилечь, а даже трогать неохота. Тетрадки с наполовину вырванными плесневелыми листами. Старые посеревшие игрушки, такие истертые, что и жалко их не было, и не страшные, как те куклы с пуговицами вместо глаз в ужастиках. Просто вот — игрушки, мертвые игрушечной смертью, ненастоящей. Эмалированная кружка с побитым дном, лежит на боку, высыпая из себя сгнившие в труху ягоды, что ли. Желтые листы газет, скомканные исключительно неудобно, чтоб занимать как можно больше места.

От рассматривания бесполезного старого хлама зубы ныли сильнее, хотя недостаточно сильно, чтоб взвыть от боли, стукая кулаком в серую, грязно побеленную стену. Но зато нагромождение мусора помешало Женьке совершить задуманное — улечься и отрешиться, махнуть рукой на все. Мучаясь тоской, он представил себя в виде игрушки, такая тряпочная кукла, или пластмассовая — без разницы — грязненькая, изношенная, не нужная никому, торчит из кучи тонкой рукой, отвернув к стене выцветшее лицо со стертым выражением. И не возмутился картинке. Да кому он, Женька Смола, и вправду нужен-то. По-настоящему?…Маме? Но это обычное, у всех такое, ну любит, да. Все матери любят, закон природы. Сестра Карина? Ага, свалила пять дет назад, звонит теперь по великим праздникам. Отец? Если сказать ему — выбирай, да всех отдаст за свою пирсингованную Оленьку с татуировкой на пояснице. Бабушки с дедами? А. Они далеко и не считаются.

Друзья? Кроме Капчи не о ком и подумать, а нужен ли Капче — великий вопрос.

Женька подумал, слегка покачиваясь над лавкой. И кивнул, выбрав — не нужен он Капче и никогда не был. Так, за проезд заплатить в автобусе, уши подставить, чтоб Серега в них похвалился, и ласты отдать, на все лето, чтоб тот разок на море сгонял.

Оставалась еще Женя. С ней совсем просто. Проще некуда. Меньше месяца друг друга знают. Он у нее — такой же, как сто дурачков — по одному на осень. Может, и не по одному, жалостно подсказал внутренний голос, и Женька кивнул. А был бы нужен, помогла бы, как делают друзья. А она? «Ты сказал, ты и иди». Хорошая такая дружба. Иди сам. А я тебе помогать не буду… Друзья так не поступают.

По ногам гулял противный сквознячок, еще один дул сбоку в глаз. Женька переступил, уйдя с линии сквозняка, но на место прежних пришли новые, холодя плечо и бок.

На другой лавке все было таким же. Только вместо игрушек тут валялась старая посуда, битые тарелки с бледными полосками по краям, чашки без ручек, мятая кастрюля. Рваное полотенце, все в грязных пятнах, свисало к такому же грязному деревянному полу, прикрывая бахромой темноту под лавкой.

Женька, продолжая упиваться жалостью к себе, наклонился, пальцем качнул бахрому, заглядывая в темную нишу. Насторожился, изучая крохотный блеск в самом темном углу. Спина заболела, и он уже собрался выпрямиться, но блеск смигнул, что-то маленькое испуганно шевельнулось и снова замерло. Преодолевая отвращение, он опустился на коленки. Рядом с черной дыркой прижался к стене мышонок, размером чуть больше грецкого ореха. Еле видный, смотрел, топорща серые усишки. Женька протянул палец, и мышонок исчез, как не было.

— И тебе я не нужен, — прошептал Женька, выпрямляясь, как древний старик, с руками, упертыми в ноющие колени.

Дверь оказалась незапертой. Ну, еще бы, усмехнулся с такой же стариковской мудростью, оглядывая безрадостный пейзаж, в котором, казалось, живого — только противные мокрые сквозняки, прилетающие из рощицы скрюченных деревьев в реденькой мертвой листве, да с небольшого болотца, подступающего почти к самому крыльцу.

Женька спустился по разбитым ступеням и побрел, высматривая тропинку через болото, она поросла плотной травкой, пластающей серовато-зеленые листья. А в самом болотце торчали кочки, покрытые пучками черной травы и плавали увядшие кувшинки, догнивая на промокших блюдечных листьях. Тоже серых. Женьку передернуло. А может — от сквозняков, которые летали, добавляя холода к нытью в голове.