Тайные улицы, странные места [СИ]

— Понял, да? — уточнил сиплым шепотом, — Ана меня заревновала! К телочке этой, в халатике. А жара, даже вот ночью, девки там носятся, коленки с-под халатов мелькают, опа-опаньки… Пришлось мне временно, ну сделать вид. Прикинулся ветошью, короче. А то! Если Ана сидит рядом, пока мне там руку бинтуют.

— Болит? — спросил Женька, усаживаясь в кресло, с которого вежливо согнал изящную сиамскую кошку Таю — а невежливо с ней нельзя, злющая, как три скорпиона.

Но Капча даже не услышал. И два часа без умолку трещал, расхаживая среди расставленных на полу системников, каких-то разобранных акустических колонок и спотыкаясь о валяющиеся провода. Трещал, уходя в кухню — стащить у матери горячих оладьев, трещал, жуя и заглатывая из горлышка пепси, трещал, даже отвечая по телефону какому-то страждущему владельцу ломаного ноутбука, то есть, через каждые пару слов прикрывал трубку ладонью и продолжал рассказывать Женьке о том, как Ана то, и как Ана се. Иногда путал, куда чего говорить, и пускался в путаные объяснения, показывая Женьке лицом и плечами, вот, мол, какой идиот звонит, не догоняет.

К третьему оладью Женька узнал, что Ана влюблена была в Капчу еще в пятом классе, а он пренебрег, и потом все, что делала первая школьная красотка, все это было из мести за те давние чувства. Ну, разумеется, подумал Женька, вытирая жирные пальцы комком старой тряпки, пахнущей канифолью. Еще бы. Конечно…

— Не веришь? — с вызовом прервался Капча, не закончив страшный рассказ о том, как они с Аной купались ночью в «Зюйде» и как им пришлось торчать в воде, потому что напротив устроилась компания каких-то ночных бандюков, костер стали разжигать, а мы там, прикинь, голые… как… как танькин кролик!

Женька дипломатично промолчал, но плечами таки пожал, вернее, они сами пожались.

— Так я докажу, — загадочным тоном пообещал Капча, запихивая в широкую пасть пухлый оладик. Вытер каплю варенья в уголке рта, размазав ту по щеке, — тьфу, гадость сладкая. Докажу! На спор, хочешь?

Женька изобразил на лице удивление. Задрал брови и приоткрыл рот. Гримасничать после того, как все утро болели зубы, скулы и переносица, а нос свисал, будто к нему гирю привесили, было ужас, как приятно.

— Какой еще спор, Серый? О чем?

Капча призадумался. Сел глубже в продавленное кресло, сгибая костлявые колени, так что Женьке были видны края старых шортов где-то там, в недрах кресла. Примостил на одно колено тарелку с черными разводами варенья. Пошевелил пальцами ног, упертых в край сидушки.

Поднимая палец здоровой, правой руки, осклабился.

— Вот я щас наберу ее и прикажу, чтоб мухой. На скалы, вечером. И ты мне будешь торчать, ну-уу… — он призадумался ненадолго, — фонарик свой, которым собак пугают, во!

— Ха, — сказал Женька, мысленно возмущаясь самоуверенности собеседника, — а если нет? Тогда ты мне что?

— Та, — Капча поставил тарелку перед лицом, как круглый щит, и, судя по жестам и звукам, принялся вылизывать с нее остатки «сладкой гадости» — вкуснейшего черносмородинового варенья.

— Я серьезно, — напрягся Женька, обидевшись на то, что биологичка, ведущая по совместительству обществоведение и даже начала психологии, называла эгоцентричностью, — ты, блин, уверен, что все вокруг тебя танцуют, да? Если Ана откажется, что ты мне торчишь?

— Фристайло! — замурлыкал Капча, дергая в кресле коленками и шевеля пальцами ног, — ракамакафо! Ладно…

Он спустил ноги на пол, шлепая в линолеум босыми ступнями, сунул тарелку под кресло и, опираясь на подлокотники, подался вперед, прожигая Женьку прищуренными глазами. Вернее, хотел податься и прожечь, но тут же зашипел, округляя глаза и прижимая к тощей груди загипсованную руку.

— Сережа! — грянул из кухни, пронесшись по коридору, заранее истеричный голос тети Вали — матери и свежеиспеченной бабушки, — я просила! Час назад еще просила! Танечка возвращается, и куда, я тебя спрашиваю, укладывать Эдюшечку? Господи!!! (Женька даже подпрыгнул и подумал, будь он Господом, наверное, поседел бы от таких воплей) да за что мне! Мне!!! Такие мучения! Одна притащила, в подоле, куды там, дюже современная вся. Феминистка! Мужик ей, видителя, не нужен! Мать ей вместо мужика. Второй — с комнаты не вылазит, или сунешься, а его уже нету!

— Щас! — заорал в ответ Капча (и Женька снова подпрыгнул), — и ваще, у меня рука!

— Рука у него, — язвительно прорыдала тетя Валя, громыхнув кастрюлей, — а у меня — жизнь! Всю отобрали, до самого донышка. Куда ж катится мир, а?

Женька поднялся, с насмешливой укоризной глядя на гримасничающего Капчу, который снова подобрал ноги и угнездился поглубже в кресле.

— Пошли. Чего там надо сделать, для Эдюшечки?

— Та пеленки поменять, в койке его. Танька щас кормить будет, потом спать его. Та на минуту делов. Успею. Пусть замолчит сперва. А то орет, а я уже не младенец же. Пусть на Эдюшечку своего орет.