Тайные улицы, странные места [СИ]

— Все норм, — сказал солидным голосом, — теперь могу хоть до утра. Или сгоняем ко мне, покажу, как я живу и вернемся. Я помогу Отану.

В цветке, отзываясь на вспышку, что-то сверкнуло, бросаясь в глаза россыпью острых лучиков. Женька замолчал. Упираясь в коленки, наклонился поближе. Внутри цветка, окружая пестик с тычинками, лежала, изгибаясь, сверкающая змейка из граненых камушков.

Женя сделала еще один снимок. Потом еще. Он слышал ее легкое дыхание у самого уха. Выпрямилась, просматривая снимки на маленьком экране. И он выпрямился, подал голову к самой ее голове, коснулся ухом легких волос.

— Это ты положила, да? С собой принесла, из дома? Получается прикольно.

— Не очень, — Женя покачала головой, — слишком честный свет, искусственный. Белое и на нем — стекло. Нужно будет штатив взять. И лазером подсветить. Поможешь?

— Да, — засмеялся Женька, — конечно! Сходим за штативом?

— У нас — паруса, — напомнила девочка, закрывая объектив небольшой цифровой мыльницы, — завтра вернемся, вечером.

— А блестюшку забрать? — удивился Женя ей в спину, трогая пальцем упругий краешек цветка, — вытащат же. Если днем увидят.

Женя повернулась, улыбаясь. В свете высокого фонаря лицо казалось желтоватым, как на старой фотографии.

— И пусть. Если кто смотрит на цветки дурмана. Это приз.

Они вернулись в большой двор и Женя повела его снова в обход дома, ступила на внешнюю лесенку, светя фонариком на узкие деревянные ступеньки. Женька, стараясь не пыхтеть, считал окна, то есть — этажи. По окнам считалось плохо, выше больших были разбросаны самые разные окошки — вытянутые и квадратные, а наверху, в ряд — несколько совсем круглых, похожих на иллюминаторы.

Выбираясь на крышу, он озадачился, как же так, вроде лечила его Женя на первом этаже, оттуда они выходили сразу на задний двор. Но в потолке он ясно видел через стекла белые полотна, которые таскал ветер — на крыше ведь.

Оказалось, крыша не плоская, а расположена террасами, и пройдя мимо антенн, кирпичных труб с нахлобученными на них ведерками, они спустились еще по одной лесенке, как раз на плоскость, в центре которой выпирала застекленная горбушка. Паруса выглядели обычными белыми простынями, развешанными во множестве в невысоком квадрате, закрытом с трех сторон стенками других частей дома. Женя пошарила по стене, зажегся свет — висячая лампа под жестяным абажуром, вполне яркая. У стены располагался стол с пластиковой столешницей и лавки. На столе валялись всякие мелочи — для шитья — догадался Женька. Клубки капроновых толстых ниток, коробка с большими иголками, органайзер со всякой металлической и пластмассовой мелочевкой.

— Не голодный? — Женя положила фонарик на стол, села, придвигая к себе коробку.

— Нет. Я арбуз ел, дома.

— Тоже мне, еда, — засмеялась Женя, отматывая с картонки кусок белой тесьмы, — ладно, тогда пару часов поработаем, потом я тебя домой провожу.

— Как домой, — сказал Женька упавшим голосом. Хотел добавить, а приключения? Но постеснялся, что он, как маленький, будет канючить. И потом — если обещал. Отану. Нужно сделать.

— Принеси простыню. Они уже высохли хорошо. Одну, что с краю висит.

В спину ему добавила:

— Не провались в стекло!

Женька осторожно стащил с натянутой проволоки пахнущее свежестью белейшее полотно, оставив пустые прищепки. Принес, подхватывая концы, чтоб не наступить. Женя расстелила край по столу, оглядела, задумываясь. Потом показала пальцем:

— Я тебе нитку вдену, и вот тесьма, делаешь петлю и пришиваешь, вот сюда. Потом такую же — подальше. Шей крепко, хорошо?

— Угу, — Женька проследил, чтоб голос казался бодрым.

Когда домучил первую петлю, понял, все-таки это не совсем простыни. Цыганская игла туго входила в ткань, пальцы болели. Даже спрашивать о чем-то, два раза ужалив себе ладонь, не стал, хотя вопросов было — миллион. Сосредоточился, и когда Женя заканчивала на своем краю третью аккуратную петельку, гордо показал и свою работу. Заодно вспомнил, когда последний раз иголку в руках держал, кажется в пятом классе, в лагере пришивал пуговицу к рубашке. А так — все мама. У которой — золотые руки, все так говорили.

— Это для чего? — спросил, воюя со второй петлей.

— Увидишь, — иголка в руках девочки ходила мерно, блестел наперсток на среднем пальце. Снизу со двора слышно было, как квохчет петух, приговаривая что-то на своем петушином языке — слегка угрожающе, будто сейчас заорет. Женька всякий раз замедлял работу, боясь — вздрогнет и уколется острейшей иглой. Поняв, девочка слегка улыбнулась. Подняла голову от шитья.

— Арамис, — позвала строго, но негромко.

С голосом соединился внезапный порыв свежего ветра, захлопали развешанные полотнища, мерцая сумрачной белизной. Кинувшись вниз, ветер подхватил какую-то пустую жестянку и на полукрике петух умолк, словно получил подзатыльник. А ветер — утих.

Женька, держа в одной руке иглу, а в другой обрезок тесемки, поднял брови, вопросительно глядя на девочку. Та опускала лицо все ниже, но потом подняла, не переставая улыбаться.