Тайные улицы, странные места [СИ]

Безжалостное солнце давило сверху, выбеливая и высветляя детали, сыпало на все вокруг белесую пыльцу зноя. Но профиль Жени казался окутанным легчайшим, еле видимым влажным туманом, и черты лица — лоб под светлыми прядками, линия носа и губ — были одновременно яркими и мягкими. Губы разомкнулись.

— Да. Я отвечаю за появление весны, за то, чтоб весенние цветы сумели выжить. Я пересчитываю пуховых цыплят, трогая маленькие головы невидимым пальцем. А еще — качаю сережки на вербах и весенних ивах. Летом я приношу дуновение тени в места палящего зноя. Осенью — качаю на ветках яркие листья, показывая их красоту. Но мягкие ветерки, светлая погода между сезонами — это слишком непрочная цепь для Чинука. Он послушен силе, но сила без моей мягкости — очень жестока. Ты понимаешь, о чем я?

— Ты — ветер весны? Поэтому тебя Отан вечно дразнит, да? Цыплятами там, анемонами.

— Ну, если очень приблизительно, очень по-человечески, то примерно да. Хотя все сложнее. Не бывает отдельного ветра в чистом виде. Поэтому леди Хиус — никакая не снежная королева, она бывает разная совсем. И Отан тоже.

Так, сосредоточился Женька, стараясь удержать в памяти сказанное девочкой, а это было трудно, ведь перед ними стояла близкая и самая важная цель, так… не ветры, дующие с разных сторон света, а что тогда? Физику учил, можно примерить. Скорее, сила того, что приходит, чтобы удержать или изменить. Отан — это устойчивость такой силы, он ее удерживает. Этезии, вспомнил Женька, ну, конечно, устойчивые ветры, что дуют в конце лета и начале осени — примерно сорок дней. А Маистра, судя по приключениям на побережье, это не продолжительность, а — сила. Сила силы, как-то так. Оба они не умеют без мягкости, Женя их балансирует. Зато они умеют с Чинуком, и прочими неуправляемыми вещами. А Женя, значит, кроме того, что шикает на своих могучих, она тоже промежуточное звено — она общается с ним, с Женькой Смолой (с героем, язвительно подсказал внутренний голос). Ясно, с цепочкой немного разобрались — перед глазами тут же встала картинка другой цепи — висящей на толстой ветке, с разомкнутым собачьим ошейником. И что, теперь он понимает, где искать Чинука?

— Если мы не найдем его, вскоре, то жара перейдет границы. В зиму уйдут больные деревья, перекаленная земля, и весна, она придет, конечно, но будет больной. Немощной. Все вокруг надолго будет выбито из колеи. Так бывает время от времени. Во времена катастроф.

— Не надо катастроф, — быстро ответил Женька.

Он помнил свои ощущения, когда мощные силы смяли воздух и землю, без всякой жалости к людям. Но там были какие-то границы. Чисто географические. А тут… И есть еще маленький племянник дурного Капчи, если случится катастрофа, то придут настоящие смерти. Сначала погибнут слабые, совсем слабые. Потом те, кто будет их защищать.

Женьке внезапно стало нехорошо и одновременно ужасно сердито. Будто они сидят, но и ходят по кругу, не в силах вырваться, а надо уже делать что-то! Он стиснул челюсти, в глазах потемнело от исступленного желания что-то встряхнуть, дать пинка мирозданию, чтоб детали смешались, укладываясь по-другому, чтоб увидеть, наконец, куда двигаться!

И когда показалось, сейчас лопнет и голова, и сердце, в кармане дилинькнул мобильник.

— Да! — рявкнул Женька в ничем не повинный гаджет, увидев на экранчике имя Капчи.

— Слышь, Смола. Не бесись. Тише, да? Тут Норис. Тебе пару слов.

Телефон обжигал скулу. Бакланы на скале, недовольно гогоча, взлетали и пересаживались ниже, в более густую тень, распахивали крылья, надеясь на ветерок.

— Твоим новым дружкам нужна их паршивая собака? — голос, измененный гаджетом, казался совсем незнакомым, но интонации — ленивые, угрожающие — Женька узнал сразу.

— У тебя? — он прокашлялся, — он у тебя?

— Им нужна эта шавка, — ответил на свой же вопрос Норис, — а мне нужен ты.

— Я?

Все вдруг отодвинулось за толстое стекло, приглушающее звуки и цвета. Остался только голос, полный, нет, не злобы, а чего-то другого. Брезгливый голос, понял Женька, как будто Норису гадко с ним говорить, противно.

— Ты. Придешь на озеро, сам. Тогда верну ублюдка. А ты останешься.

Женя рядом смотрела огромными глазами, фиолетовыми, как вечерняя грозовая туча. Еле шевеля губами, подсказывала что-то. Подняла руку, сжимая в кулаке невидимый поводок.

— Его ж должен забрать кто-то, — голос сипел и рвался, совсем не геройский, — если я. Останусь.

— Телка твоя косоротая заберет. Ей отдам. Только ей, врубился?

— Когда?

— Когда успеешь, — голос в трубке усмехнулся, — слышишь, скорая воет?

Женька огляделся, почти уверенный, что из-за дерева выступит узкоплечая фигура в белом. Издалека, приглушенная расстоянием, выла медицинская сирена на машине скорой помощи.

— У вас же там тоже воет, да? — Норис удовлетворенно хохотнул, — по всему городу так. А скоро — во всех больницах страны. Спешите видеть!

— Я буду. Мы. Сейчас поедем. Я…

Но трубка уже молчала.

Женька опустил руку с мобильником.

— Он — кто? Этот Норис. Тоже из ваших, да?

Женя покачала головой, поднялась, протягивая руку. На коленях штанов налипли сухие травинки.