Тайные виды на гору Фудзи

Я уже говорил, что после джаны опять оказываешься в своем прежнем мире, среди тех же мыслей и проблем. Но разница все же есть, и большая.

После джаны ты свежий и чистый, новый, словно вернувшийся из стирки, и душа твоя приятно пахнет стиральным порошком. Люди ежедневно моют только свое тело, а их умы пропитаны многомесячным смрадом, который они давно перестали ощущать. А джана – это прохладный ароматный душ для ума.

Когда выходишь из джаны, все то, что волновало тебя перед ней, уже смылось, забылось, исчезло. И хоть оно опять, конечно, налезет и начнет кусать и мучать – так уж устроена лоханка человеческой головы – стряхнуть все это полностью хоть раз в день очень многого стоит. Для этого наши изнуренные современники из стран золотого миллиарда и садятся на опиоидные таблетки – со всеми вытекающими последствиями. А здесь…

Тоже, наверно, не без мозговой химии. Но она твоя, родная и естественная. Наркомана видно за версту – больной человек. А тут становишься прямо такой бодрячок-везунчик, и девушки из бассейна по собственной инициативе начинают предлагать скидку при продлении контракта – иначе своих сложных и глубоких чувств они в наше время выразить не могут.

Эх, если бы только знать раньше. Не в смысле экономии на бассейне, а вообще.

***

Саядо Ан сказал, что дальше четвертой джаны мы путешествовать не будем, и все, что можно, он мне уже показал.

Я спросил его, есть ли там что-то еще – и он ответил, что есть еще четыре нематериальные джаны, которые можно считать тонкими аспектами четвертой.

Но туда, как оказалось, нельзя попасть даже за самые большие деньги, и эмо-пантограф помочь здесь не может – никаких приятных или неприятных чувств там нет, и если в четвертую можно свалиться просто по инерции, потому что она естественным образом наступает вслед за третьей, то в пятую или шестую уже нужно карабкаться самому.

Но мне туда не слишком и хотелось. Одни названия чего стоят – «Основа бесконечного пространства», «Основа бесконечного сознания», «Основа отсутствия всего», «Основа не-восприятия и не-невосприятия». Из таких мест назад в бизнес уже вряд ли вернешься – надо самому понимать, где тормознуть.

Мы так и не поели ни разу с саядо Аном за одним столом (непонятно, впрочем, зачем мне это было нужно – кларета, что ли, с ним накатить?), но на отвлеченные темы говорили не раз.

Однажды я спросил его:

– Скажите, вот у вас, профессиональных монахов, наверное, есть какое-то особенное применение для всех этих джан? Наверно, вы с их помощью умеете получать еще более сильное и высокое наслаждение? Совсем потрясающее и особенное?

Саядо немного подумал – и ответил так:

– Да. Вы правы. Есть одно совершенно особенное, потрясающее и не похожее ни на что наслаждение, которое мы, монахи, получаем от джан. И я даже могу вам объяснить какое.

Я сложил ладони перед грудью, как это делал он – мол, расскажите, пожалуйста.

– Вот знаете, – сказал саядо, – мне переводчик говорил, что у вас в России есть такие путешествия по памятным местам. Например, был поэт…

Он замялся, и переводчик подсказал:

– Пушкин.

– Да, Пушкин. И люди у вас до сих пор приезжают поглядеть на домик, где он когда-то прожил месяц, хотя домик давно перестроили. Посетители думают – ну и пусть перестроили, зато вокруг все то же самое! Смотрят на окружающий пейзаж и говорят себе: вот удивительно! Здесь гулял наш знаменитый поэт Пушкин!

– Есть такое, – кивнул я.

– Точно так же ездят по местам, – продолжал саядо, – где жил когда-то политик Ленин или царь Николай. Глядят на окрестные горы, леса и реки, и думают: вот, все это видели глаза политика Ленина и царя Николая. Вдыхают тот же ветер, смотрят на то же солнце… Хотя пейзаж с тех пор стал совсем другим. Исчезли старые дома, появились новые, лес уже не тот, река поменяла русло, и даже солнце немножко другого цвета, потому что изменился химический состав воздуха.

Я вспомнил, что где-то читал про удивительной красоты закаты и рассветы над Россией конца девятнадцатого века – из-за пепла, выброшенного при извержении вулкана Кракатау. С тех пор, конечно, пепел успел осесть. Саядо был прав.

– Я слышал от переводчика не очень приличную шутку про мочалку «по ленинским местам», – продолжал монах. – И если я понимаю ее мирской смысл правильно, то даже эти места уже не совсем те, потому что соратницы и соратники политика Ленина давно умерли, и мир населяют новые женщины и мужчины – так что назвать эти участки их тел ленинскими можно только условно.

Переводчик аж потемнел, переводя эту фразу – что было видно несмотря на его смуглоту.

– А при чем здесь джаны? – спросил я, чтобы загладить неловкость.

Саядо со значением поглядел на переводчика.