Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

— Как же им не быть, милейший Александр Иванович? — снова малиново зарделся бывший профессор, а ныне директор департамента. — Какая же то тайная военная полиция, если она, как говорится, без языка? А здесь, в Вильне, где все народы сошлись, как в вавилонском столпотворении, мы, русские, будь глухими и немыми, вовсе бы пропали. Так что сей же час все будет исполнено, как вы приказали. Тут уж вы, ваше превосходительство, смело положитесь на меня: по нескольку раз на день буду докладывать лично вашей персоне. Это ведь, как мы понимаем, все ради спокойствия и благополучия нашего ангела императора.

«Граф Луи Мари Жак Нарбонн, — произнес про себя Чернышев, отпустив Сангелена. — Дивизионный генерал. Пожалуй, один из самых немолодых уже генерал-адъютантов в Наполеоновой свите. И, наверное, один из немногих, кто оказался в окружении императора, начав служить еще королю».

Так уж произошло, что первым, с кем познакомился Чернышев в Париже, не считая, разумеется, самого Наполеона, оказался его адъютант Нарбонн. Да-да, тот самый, если помнит читатель, кто встретил курьера русского царя в оперном театре и далее любезно сопровождал его в музеи и на концерты.

В дальнейшем они не стали близки, да и встречались не так часто. Но с того, изначального, знакомства Чернышев вынес впечатление, что Нарбонн не баловень судьбы, которого случай или одно только беззаветное служение Бонапарту подняли на вершины власти.

Хотя справедливость здесь требует сказать, что именно случай, в самом прямом смысле слова, приблизил бывшего королевского генерала ко всемогущему императорскому трону.

Смело можно утверждать, что, если бы не революция, место у трона ему так или иначе судьба уготовила с самого, наверное, детства. Он ведь, Луи, и родился в Версале, где отец его был министром при Людовике Шестнадцатом, мать — фрейлиной. В тридцать лет с небольшим он командовал привилегированным Пьемонтским полком, а в последние годы короля стал его военным министром.

Интересы ратные, однако, не были единственными у так преуспевшего аристократа. Он знал несколько языков, слушал лекции по истории, изящной словесности и искусству, изучал международное право. Вот почему, заметим кстати, обязанность сопровождать юного гостя из Петербурга в храмы Аполлона в свое время выпала не на какого-нибудь рубаку из вчерашних конюхов, а на утонченного и образованного аристократа.

Впрочем, в душе Нарбонна открылся неожиданно уголок, в коем наряду со всесторонней ученостью нашлось место и сочувственному отношению к идеям великой революции.

А в чьих истинно благородных, чистых и совестливых сердцах, кстати, во все времена и у многих народов, не находили трепетный и сочувственный отзвук такие понятия, как Свобода, Равенство, Братство?

Меж тем революция оказалась жестокой, на деле вовсе не желавшей соединять в единое братство тех, кто вышел с оружием в руках на улицы Парижа и кто брал королевскую тюрьму Бастилию, с теми, для кого эта самая Бастилия являлась символом власти.

Так Нарбонн оказался в изгнании на берегах Темзы. Но из туманной Англии он направил Конвенту требование дозволить ему предстать перед трибуналом для защиты короля, на что он, разумеется, не получил ответа.

Он вернулся в пору, когда восходила звезда генерала Бонапарта, и бывшим аристократам, не сражавшимся активно против нового режима, было разрешено вернуться домой.

В поместье, где он жил, однажды пришла весть, что один из его лакеев за участие в Египетской кампании получил недавно учрежденный Наполеоном орден Почетного легиона. Бывший командир королевского Пьемонтского полка, сын министра Людовика Шестнадцатого и сам когда-то министр его королевского величества велел в роскошной столовой своего родового замка накрыть стол на два прибора и пригласил новоиспеченного кавалера высшего национального ордена к обеду.

Когда граф и лакей уселись друг супротив друга, Нарбонн торжественно провозгласил, что с сего дня он не вправе поручать лакейские обязанности человеку, отныне ему равному.

Посему он обязан предложить новому кавалеру должность старшего лесничего в одном из своих поместий.

Эпизод сей стал немедленно известен Наполеону, и он изъявил желание познакомиться с графом-оригиналом. А поскольку молодой император и сам отличался тем, что любил вот так, в одночасье, возвышать людей, то предложил бывшему командиру королевского полка стать его личным адъютантом.

Впрочем, за все время, пока Чернышев находился в Париже, можно сказать, рядом с императором Франции, он не замечал, чтобы Нарбонну давались какие-либо весьма ответственные поручения.

И для дипломатических, и для чисто военных целей у Наполеона всегда имелись под рукою и более быстрые, энергические, и в то же время несомненно более молодые люди, готовые в любой час дня и ночи скакать, сломя голову хоть на край света, чтобы взять с бою какой-то город или целое государство, либо в скорых переговорах обвести вокруг пальца любого иностранного посла, а то и какого-нибудь короля или императора.