Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Глаза Александра Павловича перестали лучиться — маску следовало сменить на глубокомысленно серьезную и как бы в то же самое время — предельно доверительную.

— Однако, князь, необходимо, чтобы каждая сторона проявила подобные же качества. Разумеется, исходя при этом из собственных интересов.

— И, смею заметить вашему величеству, исходя из принципов международного права, — поспешил вставить Талейран.

— Все правильно, князь. Но я хочу сохранить за собой то, что уже занимаю, — неожиданно твердо произнес царь.

— Ваше величество изволите сохранить лишь то, что будет законно, после нынешнего конгресса, принадлежать вам, — с тою же определенностью возразил Талейран.

— Я действую в согласии с великими державами, — не отступил российский император.

— Не знаю, считает ли ваше величество и Францию в ряду таких держав? — Князь пустил в ход одну из испытанных своих стрел — язвительную усмешку.

— Конечно, — отпарировал Александр Павлович. — Однако важно бы знать, на что может рассчитывать проигравшая сторона, как не на то лишь, чтобы уцелеть в довоенных границах?

Отравленная ядом стрела бумерангом возвратилась к тому, кто ее посылал.

— Ваше величество… я… — впервые, должно быть, за многолетнюю дипломатическую практику Талейран на мгновение растерялся. Всегда с начала его блестящей карьеры за его спиною стоял всесильный и не терпящий возражений Бонапарт. Теперь за спиною оказался рыхлый, как трухлявый пень, страдающий ожирением и одышкой, мстительный, но не умный Людовик Восемнадцатый. — Я… Франция, прежде всего, обеспокоена судьбою Европы.

Маска слетела. Глаза, которые только что лучились благостью, сделались холодны и стылы, как ледышки.

— Это не ваши слова, Талейран. Я уже слышал их в ином исполнении. Слишком свежи они в моей памяти и в памяти всех моих подданных: пресловутая забота об устройстве Европы привела ваших, князь, соотечественников в Москву, которая и теперь — одна зола и пепел.

Рот Талейрана — припухлый и мягкий, как у женщины, — искривился.

— О, несчастная Европа! — вырвалось у него. — Неужели вы, ваше величество, ее погубите?

— Я лучше выберу войну, чем откажусь от того, что занято мною. — И через паузу, которая неожиданно возникла и затянулась, император России повторил: — Да, лучше война! А теперь, князь, прощайте. Я спешу. Меня ждут в заседании конгресса. На этом спектакле, который соизволил поставить господин Меттерних, полагаю, не без вашего, сударь, участия…

Талейран тоже хотел броситься в зал, но в последнюю минуту передумал и велел везти себя туда, где остановился.

На крышке раскрытого бюро его ждала записка: «Если позволите, в пятом часу, накануне возобновления заседаний, я заеду к вам немного раньше, чтобы представилась возможность поговорить. Меттерних».

На Меттернихе не было лица, когда он появился у Талейрана.

— Все кончено, князь, союзников более нет. Он, узурпатор, позволил говорить нынче со мною, как, верно, не говорит с последним своим слугой, — едва сумел перевести дыхание Меттерних.

Оказалось, стычка российского императора с австрийским министром в заседании случилась очень серьезной и острой. Когда русская делегация внесла свой проект о том, чтобы Варшавское герцогство отошло под власть России, Меттерних не сдержался.

— Если речь идет о воссоздании Польши. — высокомерно заявил он, — то мы, австрийцы, сами могли бы это свершить.

— Да? — не скрывая насмешки, отозвался российский император. — Вы удивительно смелый и, в этом смысле, вероятно, единственный во всей Австрии человек, которому пришла в голову такая идея. Вы что, хотите начать со мною войну?

Челюсть Меттерниха отвисла, и он только сумел произнести в ответ:

— Я вынужден буду просить моего государя назначить на конгресс другого уполномоченного. Вместо меня…

Ушат, выплеснутый на голову Талейрана, был не менее обескураживающим. Но старый, шестидесятилетний циник оказался закаленнее и, наверное, хитрее сорокалетнего самовлюбленного нахала.

— Вы что, граф, получили свой первый в жизни пинок? — оперся руками на набалдашник палки князь Беневентский, не отрывая взгляда от Меттерниха. — Выше голову! Вы, кажется, сказали: нет более союзников? Однако не находите ли вы, что здесь, в Вене, есть люди, которые и без соглашений между собою, думают одинаково и желают одного и того же?

«Ну вот, пришла пора, когда можно открыться, — сказал себе Талейран. — И объясниться теперь уже без обиняков».