Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

«Дело прошлое, — Наполеон пытался обрести спокойствие в своих рассуждениях, — однако мне было бы проще и разумнее войти в непосредственное соглашение с императором Александром, еще не открывая против него военных действий. Я всегда считал польский вопрос средством, а отнюдь не главным своим делом. Удовлетворив Россию за счет Польши, мы могли бы унизить и уничтожить Австрию. Уверен, отдай я Польшу Александру, он пошел бы по отношению ко мне на любые уступки. Разве не так? Разве не о том же самом не раз говорил мне, передавая чувства и мысли царя, полковник Чернышев? Гм! Мешок, в который свалено Варшавское герцогство и Данциг. Да берите вы все, только оставайтесь со мною в союзе! Согласие между мною и Россией поделило бы мир и в моих, и в Александровых интересах. А может, и теперь не поздно?»

Мысли русского царя тоже были взбудоражены — так поразил его тайный сговор. Теперь с полной определенностью он мог сказать себе, кто были они, главные закоперщики: Меттерних и Талейран. Это они в угоду своим болезненным амбициям готовы были вновь столкнуть лбами в центре Европы многотысячные армии, лишь бы добиться своего верховенства.

По сто пятьдесят тысяч солдат от каждой из трех подписавших секретный пакт страны! Выходит, новый поход, не уступающий бонапартову? Но Франция уже отпадает — ее армия, бросив короля, перешла к бывшему императору. А с каким самомнением еще недавно Талейран утверждал: армия предана королю и дела во Франции — лучше некуда!

Да вот же его, Талейрана, слова из письма королю, что вместе с договором привезла Гортензия: «Не только Франция не изолирована теперь в Европе, но ваше величество располагают уже такою федеративною системою, что, кажется, и пятьдесят лет переговоров не могли бы вам доставить ее. Вы действуете в союзе с тремя великими державами, а вскоре присоединятся к нам всем государства, которые руководствуются принципами, не имеющими ничего общего с принципами революционными. Вы будете в полном смысле главой и душой этого союза, образованного для защиты принципов, впервые вами провозглашенных».

«Мерзость и дрянь!» — хотел отпустить по адресу недавнего своего обожателя, князя Беневентского. Александр Павлович, но остановил себя, вспомнив о даме, сидевшей напротив.

— Я благодарю ваше королевское величество за жертву, которую вы принесли, спеша ко мне со столь ценными, как, с другой стороны, и никчемными бумагами, — сказал Александр Павлович, намеренно величая герцогиню ее бывшим титулом.

— Как? — изумилась она. — Ваше величество изволит не придавать совершенно никакого значения неопровержимым свидетельствам предательства, совершенного против вас и вашей страны? Или у вашего величества, смею заметить, иное представление о происшедшем?

— Что вы, герцогиня, имеете в виду? — Александр Павлович с удовлетворением почувствовал, что спокойствие и уверенность вновь вернулись к нему.

— Я знаю, ваше величество вправе предположить, что я явилась сюда ради императора Наполеона. Однако смею со всею искренностью и чистосердечием признаться: я приехала к вам ради вас! Именно о вас были мои мысли. Вам, а никому другому, спешила я помочь. И вас, ваше величество, спасти от коварства и измены.

Гортензия вспыхнула и склонила лебединую шею, показав перед этим, как ее длинные и густые ресницы опустились на ее прекрасные, пылавшие страстью глаза.

«Нет-нет!» — Александр Павлович остановил свою руку, готовую коснуться колена Гортензии, с неудовольствием ощущая, как состояние уверенности и собранности покидает его.

«Это не та ситуация, которой следовало бы воспользоваться, — отогнал он от себя соблазнительную возможность. — А как было бы славно, если бы он, по поручению которого она приехала сюда, не объявился в Париже. Туда бы мог вернуться я. И вот тогда бы… Впрочем, Лиза недавно приехала в Вену. Что ж из того? Разве не она писала мне еще совсем недавно о том, как бы она была довольна, если бы война продолжалась еще дольше и я бы оставался с армиею в походе. Конечно, наружно ее желание означало, что она желала мне свершить все мною задуманное. Но мне-то не следует обольщаться на сей счет. У нее давно уже своя и у меня своя жизнь. Вот же и нынешний приезд Гортензии… Но нет же — только не с нею, посланной ко мне моим первым соперником и врагом!»

— Так вы — лишь ради меня? — удивился Александр Павлович вновь своему умению от страсти переходить к совершенно спокойной трезвости. — И вы совершенно не думаете о том лице, которое своим поступком ныне поставило себя в несравненно более безнадежное положение, нежели то, в коем нахожусь я?

— Лицом, о котором говорит ваше величество, — произнесла Гортензия, — движет только одно чувство — любовь к отечеству и стремление вывести его из того ложного и двусмысленного положения, в котором оно оказалось. Так что его собственное положение — не в счет. Буду с вами говорить начистоту. Народ Франции — за императора. А подлинным государем может являться лишь тот, кто не отделяет себя от народа.