Тайный архив Корсакова. Оккультный детектив

Чувствуя себя опьяненным пироманом, Корсаков сорвал с потолка холст Стасевича, облил его керосином из запасной фляги (фонарь сгинул вместе с Родионовым) и запалил второй за сутки пожар, сжигая проклятое полотно вместе с оскверненной церковью. Нетвердой походкой молодой человек добрался до края обрыва и без сил уселся на мокрую землю. Подозрительно покосился на древние валуны, но те хранили молчание. Владимир трезво оценивал свои шансы покончить с этим проклятым местом – вряд ли его сил (да и сил всех горожан, если уж на то пошло) хватило бы, чтобы уничтожить каменный круг, а значит, оставалось лишь надеяться, что с гибелью последних Серебрянских и Стасевича в живых не осталось никого, кто мог бы обратить его силу во зло. Но Корсаков был в меру циничен (сам себя он почитал, конечно, реалистом) и не сомневался, что рано или поздно пароход доставит на городскую пристань очередного безумца, который почувствует могущество монолитов и попытается заполучить его. Но – в другой раз. И хотелось бы верить, не на его, Корсакова, веку.

Владимир старался не думать о вопросах, оставшихся без ответа, главный из которых звучал просто: «Откуда у Стасевича взялись знания, даровавшие ему способность вдыхать губительную силу в свои портреты?» Художник не происходил из знакомых Корсакову старых семейств, хранивших оккультные тайны. Не состоял в учениках у известных чернокнижников. Так что же сподвигло его переступить за черту, где его дар стал проклятием? Одно было ясно – сегодняшнее происшествие стало его первым самостоятельным успехом. Да, доставшимся потом и кровью. Да, ему не удалось спасти всех. Но главное – он смотрел, как медленно расходятся тучи, скрывавшие голубое небо. А значит, из небесного водоворота не появится рука злобного бога, которому поклонялись язычники, а воды реки не расступятся, обнажая его ненасытное воинство. И Корсакова это вполне устраивало.

Дождь потихоньку заканчивался, впервые за две недели. На горизонте, за рекой, выглянуло солнце. С того места, где сидел Корсаков, было видно, как первые люди, казавшиеся отсюда муравьишками, высыпали на городскую площадь, встречая рассвет и завершение ненастья. Жаль только, что эту картину не успел в последний раз увидеть храбрый исправник Родионов, ценой своей жизни давший Владимиру шанс покончить со Стасевичем и вызванным художником потопом. Вряд ли кто-то узнает о его подвиге, а если и узнает – то, скорее всего, не поверит. Людям вообще свойственно закрывать глаза на все, что выбивается из простой и понятной картины их мира. Иначе Корсаковым не удалось бы так просто скрывать свое фамильное дело от обывателей. Много лет спустя горожане вспомнят лишь, как две недели подряд лили дожди, а старая церковь да пустая усадьба просто сгорели однажды ночью. Только молчаливый круг валунов нет-нет да напомнит о бабкиных страхах…

Молодой человек невольно улыбнулся, глядя на спасенных ими жителей, перевел взгляд на разгорающийся сруб церкви – и позволил себе улечься на землю, которая, несмотря на холод и влагу, казалась сейчас самой мягкой периной на свете.

– Господи, – пробормотал он. – Пусть какой-нибудь пароход уже плывет обратно к цивилизации! Нескольких дней стряпни в здешней гостинице я просто не выдержу…

Интермеццо 1

Обратный путь занял у Корсакова несколько недель. Владимир постарался компенсировать себе все невзгоды, вытерпленные за время погони. Никакой больше тряски в экипажах по бездорожью! Нет уж, от Перми до Нижнего – только пароходы и каюты первого класса, только лучшие номера гостиниц во время ожидания следующего корабля. Неторопливое путешествие бальзамом лилось на растревоженные сложным расследованием нервы. С палубы парохода он смотрел, как суровый северный лес уступает место песчаным утесам и дубравам средней полосы. Солнце, будто извиняясь за долгое отсутствие, светило весело и ярко. В Казани Корсаков сошел на берег и переночевал в знаменитых меблированных комнатах «Франция» на Воскресенской улице, когда-то привечавших Некрасова и Гончарова. В Нижнем Новгороде он даже позволил себе задержаться – в городе продолжалась ярмарка, а такое мероприятие пропустить было грех. Пока купцы торговались за сукно или чай, Владимир навещал совсем уж неприметные лавочки персов и китайцев, пополняя запасы алхимических элементов и порошков, назначение которых было ведомо только ему да продавцам.

Несмотря на заслуженный отдых, Корсаков уделял несколько часов в день работе. Он устраивался за столом в каюте или гостиничном номере, порой выбирался на палубу парохода в погожий день – и писал. К творческим порывам или дружеской корреспонденции этот процесс не имел никакого отношения. Нет, каждый Корсаков с детства учился вести дневники, причем не абы как, а лаконично, но при этом подробно, безошибочно отмечая важные детали. Маленького Владимира необходимость описывать события каждого дня угнетала, и лишь в отрочестве он понял, для чего отец и мать (а иногда и дядя) устраивали над ним эту ежевечернюю экзекуцию.