Тайный брак

Мы провели бурную, но короткую ночь, и я поняла, что все его мысли уже на новом поле битвы, планы которой он сразу же с утра начал разрабатывать со своими военачальниками. Он сказал, что на очереди у них следующий город — Монтюро, недалеко от Парижа. Они должны окружить Париж, прежде чем начать его штурм.

— …Монтюро сейчас в руках арманьяков, — говорил Генрих. — И молодой герцог Бургундский, Филипп, горит желанием принять участие в битве за этот город. Он все еще носит траур по своему убиенному отцу и полон решимости отомстить убийцам. Готов поклясться, при жизни родителя он вряд ли проявлял к нему такое внимание. Но Бог с ним. Молодому человеку не терпится выхватить города из-под власти арманьяков… Дадим ему это сделать… Я же хочу, дорогая, чтобы ты вместе с твоей матерью переехала в Брей-сюр-Сен. Там я смогу чаще навещать тебя.

— Мне бы очень хотелось этого, — сказала я.

— И я желаю того же. Так что начинай готовиться. Но до этого состоится наше триумфальное вступление в Санс.

— Я должна присутствовать?

— Конечно. Разве ты не королева Англии?..

Я часто думала, и тогда и потом, и теперь, когда пишу эти строки, как нелепо, как страшно, что я, принадлежа к побежденному королевскому роду Валуа, въеду в сдавшийся противнику город в роли победительницы. Но Генрих дал мне понять, что теперь я должна быть с ним, а не со своей семьей. Он убедил меня, приучил к этой мысли, не сказав почти ни одного слова по этому поводу.

Архиепископ Санса, тот самый, что освящал наше бракосочетание, ввел нас в город. Он радовался победе английского короля, потому что арманьяки изгнали его ранее из города, а король Генрих восстановил во всех правах.

Под звуки величественного гимна мы вошли в огромный кафедральный собор, где Генрих обратился к архиепископу:

«Недавно, милорд архиепископ, вы вручили мне супругу. Сейчас я возвращаю вам ваш сан и ваше достояние — этот собор».

Несмотря ни на что, день оказался для меня счастливым. Если бы только не продолжалась война, с которой связаны все помыслы Генриха! Я видела, как погружен он в разработку военных планов, как после каждой победы думает о новой, после каждого взятого города — о следующем.

Мы с матерью переехали в Брей-сюр-Сен, где ожидали исхода битвы за город Монтюро, в результатах которого никто не сомневался. Мой отец, в последние дни он чувствовал себя немного лучше, присоединился к нам.

Как приятно и в то же время грустно видеть его — короля и уже не короля, чей титул любезно разрешил ему сохранить мой муж, король Англии, но чьи права на корону уже, в сущности, безвозвратно утеряны. Он лишился и власти, и чести своей. Все решения принимал мой супруг, и после смерти отца он становился полноправным властителем Франции.

Но как же мой брат Шарль, наследник престола? О, ему, бедняге, приходилось хуже всех из нашей семьи — ведь он уже приготовился стать королем. И, лишь слегка отведав вкуса власти, вынужден лишиться ее, да еще так унизительно.

Самое неприятное для меня то, что сейчас он находился среди наших врагов. Помимо того, дурной совет убить герцога Бургундского, которому Шарль последовал, сделал его имя ненавистным для большинства людей Франции…

Мой отец пребывал в крайне упадническом состоянии духа, что явилось следствием недавнего приступа безумия, а также всего происходящего в стране, зато мать была готова к новым интригам. Она почти все время находилась со мной, считая своим долгом, но уже не командирским тоном, а мягко поучать меня, следить за каждым шагом. Однако у меня не возникало ни малейшего желания следовать ее советам, ибо, как уже признавалась раньше, не испытывала к ней ни любви, ни доверия, да и весь опыт ее жизни недостоин ни подражания, ни тем более зависти. Я вежливо выслушивала ее — и только. Поступать же впредь я решила так, как посоветует мой Генрих, как подскажет мне собственное сердце.

Какими долгими казались мне дни в его отсутствие! Их однообразие скрашивали английские придворные, пожелавшие выразить чувство почтения своей новой королеве. Но эти визиты больше радовали мать, нежели меня. Она по-прежнему держала себя как могущественная правительница, от воли которой зависят судьбы страны и подданных, забывая, что у нее не осталось уже ни того, ни другого и что потери произошли не без ее участия. Я же не могла не испытывать чувства жалости и сожаления, что все так произошло.

О, если бы в свое время сторонники бургундцев и арманьяков не оказались столь упрямы, столь мстительны и коварны! Тогда Франция не погрязла бы в гражданской войне, не стала бы похожей на английскую провинцию. Поэтому чувство жалости к матери меркло у меня по сравнению с состраданием к моей стране…

И все же я была тогда счастливой. А такой человек, на мой взгляд, зачастую более остро сочувствует тем, кто несчастлив или только воображает себя таким…