Тайный брак императора: История запретной любви

— Я не могу вам выразить, как удручена настоящим и беспокоюсь за будущее… По-вашему, как все произошло? Я, со своей стороны, сообщу вам то немногое, что я знаю.

Мы поделились друг с другом своими сведениями.

Вот наши заключения.

Между царем и Сазоновым было полное единство по вопросам внешней политики. Они согласны были также в вопросе о Польше, потому что царь одобрил все идеи своего министра, даже поручил ему приготовить манифест к польскому народу. По другим вопросам внутренней политики либеральные тенденции Сазонова не имели в данный момент случая проявиться, к тому же он мог их представить лишь как свое мнение, и они были из самых умеренных. Наконец, Сазонов был в наилучших отношениях с генералом Алексеевым. Таким образом, его явная опала не может быть объяснена никаким благовидным мотивом. Объяснение, которое, к несчастью, напрашивается, заключается в том, что камарилья, орудием которой является Штюрмер, вздумала наложить руку на Министерство иностранных дел. Вот уж несколько недель, как Распутин повторяет: "Надоел мне Сазонов. Надоел…" Побуждаемый царицей Штюрмер отправился в главную квартиру просить отставки Сазонова. На помощь ему потом приехала царица. Царь уступил.

Великая княгиня в заключение спросила меня:

— Так, не правда ли, ваше впечатление плохое?

— Да, очень плохое… Французская монархия тоже видела, как отставляли превосходных министров под влиянием придворной камарильи — Шуазеля и Неккера. Вы знаете, что затем последовало…

На Волыни, при слиянии Липы со Стырью, армия генерала Сахарова обратила в бегство австро-германцев и захватила 12 000 пленных.

Четверг, 3 августа 1916 г.

Сазонов, вернувшись из Финляндии, вчера простился со своим персоналом в Министерстве иностранных дел и пришел повидаться со мной.

У нас была продолжительная задушевная беседа, Я увидел его таким, каким и ожидал: спокойным, полным достоинства, без малейшей горечи, счастливым лично за себя от вновь обретенной независимости, огорченным и встревоженным за будущее России.

Он подтвердил все, что я узнал об обстоятельствах его опалы:

— Вот уж год императрица относится ко мне враждебно. Она никак не могла мне простить, что я умолял императора не брать на себя командования войсками. Она так настаивала на моей отставке, что император наконец уступил. Так легко было подготовить мою отставку под предлогом состояния моего здоровья… Я так лояльно пошел бы этому навстречу. Затем, наконец, император оказал мне такой полный доверия торжественный прием в последний раз, когда я его видел…

Потом с глубокой грустью он резюмировал, так сказать, то, что с ним произошло:

— Император царствует, но управляет императрица… Под указку Распутина.

Вторник 29 августа 1916 г.

Так как бывший председатель Совета министров Коковцов находится проездом в Петрограде, я пошел сегодня днем с ним повидаться.

Я нашел его более чем когда-либо пессимистом. Отставка Сазонова и генерала Беляева в высокой степени его беспокоит.

— Теперь, — сказал он мне, — царица всемогуща. Штюрмер, человек бездарный и тщеславный, но не лишенный лукавства и даже тонкости, когда дело касается его личных интересов, прекрасно сумел овладеть императрицей. Он регулярно является к ней с докладом, обо всем информирует ее, обо всем советуется, обращается с ней, как с правительницей; поддерживает в ней идею, что император, получив власть от Бога, ответственен пред одним только Богом, а кто позволяет себе перечить царской воле, совершает святотатство. Вы представляете себе, как действует подобный язык на мозг мистически настроенной женщины… Таким образом, Хвостова, Кривошеина, генерала Поливанова, Самарина, Сазонова, генерала Беляева и меня считают теперь революционерами, предателями, нечестивцами.

— И вы не видите никакого выхода из этого положения?

— Никакого… Это положение трагическое.

— Трагическое… Это слишком сильное слово.

— Нет, поверьте мне! Это положение трагическое! Лично я поздравляю себя с тем, что больше не министр, не несу никакой ответственности за катастрофу, которая готовится. Но как гражданин я плачу о своей стране.

Глаза его наполнились слезами. Чтобы овладеть собой, он раза два или три пересек свой кабинет. Потом заговорил со мной о царе — без горечи, без упреков, но с глубокой грустью:

— Царь рассудителен, умерен, трудолюбив. Его идеи чаще всего здравы. У него возвышенное представление о своей роли и полное осознание своего долга. Но ему недостает образования, и величие проблем, которые он призван решать, слишком часто выходит за пределы его ума. Император не знает ни людей, ни дел, ни жизни. Его недоверие к себе самому и к другим заставляет царя остерегаться всех, кто выше. Поэтому он терпит возле себя одни ничтожества. Наконец, его величество очень благочестив, узким и суеверным благочестием, которое заставляет его ревниво охранять верховную власть, потому что она дана ему Богом.

Мы опять вернулись к императрице.