Герцог продолжал оставаться союзником Генриха, поэтому тот сказал:
— Что ж, придется прийти ему на помощь. Если твой брат разгромит Филиппа, ничего хорошего не будет.
— Так уж необходимо вмешиваться? — спросила я с тревогой.
Он неодобрительно взглянул на меня и нехотя сказал:
— Я только что говорил тебе… Дофин уже одержал одну, правда, не очень значительную, победу при Бюже, когда убили моего дорогого брата Кларенса. Это вселило в наших противников надежду, чего нельзя допустить. Ее нужно загасить. Непременно. Поэтому я вынужден тотчас отправиться в поход.
— Разве ты не мог бы послать войско, а сам остаться ненадолго? — спросила я без всякой надежды.
— Остаться, когда солдаты будут сражаться! — воскликнул он. — Только женщине могло такое прийти в голову!
— Но тебе в самом деле необходимо отдохнуть! — в полном отчаянии сказала я.
— Мне? Вместо того чтобы встать во главе армии?
— Генрих… Не уезжай так поспешно. Тебе нельзя… Ты болен.
— Кейт, порой ты без умолку готова повторять одни и те же глупости.
— Да, если ты не понимаешь… не хочешь понять.
Он нетерпеливо отмахнулся, но через мгновение снова повернулся ко мне и подхватил в объятия.
— Не бойся, — сказал он с нежностью. — Я скоро вернусь, и мы будем вместе.
— Буду молиться об этом, — печально произнесла я, сердце у меня горестно защемило.
Он разрешил мне сопроводить его до Санлиса.
Однако, когда мы прибыли туда, ему показалось, что это место слишком близко к полю битвы.
— Будет лучше, — сказал он, — если ты отправишься снова в Венсенн.
— Но здесь я ближе к тебе, — возразила я.
На его лице появилось нетерпение. Последнее время он ни в чем не разрешал противоречить себе.
— Ты отправишься в Венсенн немедленно, — услышала я.
Итак, я отправилась в замок посреди Венсеннского леса, а он — в сторону Санлиса.
Спустя несколько дней из окон своих покоев я услышала шум голосов. Посмотрев вниз, я едва могла поверить глазам: несколько человек несли носилки, и на них лежал… мой Генрих!
Я поспешила во двор. То, что я увидела, повергло меня в ужас: Генрих, страшно бледный, без чувств. Я ведь чувствовала, что болезнь высасывает из него силы.
Один из тех, кто сопровождал короля, обратился ко мне. Это был высокий красивый мужчина, говоривший по-английски с легким акцентом, природу которого я не могла понять.
Он сказал:
— Королю пришлось покинуть армию. Он больше не мог находиться на поле боя.
— Да, вижу. Но что с ним? Можете вы отнести его в спальню?
— Конечно, миледи.
Генриха перенесли на кровать. Он лежал, не приходя в сознание, тяжело дыша.
Высокий мужчина сказал мне:
— Миледи, полагаю, следует послать за священником.
— О Боже! Неужели…
— Да, миледи. Король уже давно нездоров, но отказывался лечиться и покинуть войско.
Я с ужасом поняла, что предчувствие не обмануло меня: Генрих болен, тяжело болен…
Вернее сказать, он при смерти, но я не хотела, не могла произнести эти слова даже в глубине души.
Казалось немыслимым, чтобы такой сильный, такой мужественный и непобедимый человек лежал сейчас распростертый на постели, беспомощный, онемевший, с закрытыми глазами.
Я сказала чужим голосом, обращаясь все к тому же высокому мужчине:
— Этого не может быть… Мы должны вернуть его к жизни.
Он ничего не ответил, только посмотрел на меня с таким участием и печалью, что глубоко тронуло меня.
Немедленно вызвали врачей, они что-то делали, суетились, и прошло еще несколько томительных, страшных часов, прежде чем я окончательно поняла, что надежды не осталось: мой Генрих умирает.
Оказалось, Генрих какое-то время страдал от дизентерии, самой распространенной среди солдат болезни, но сейчас что-то неладное случилось у него в груди: он сильно кашлял, дышал с большим трудом, лицо его посинело от удушья.
Врачи мрачно качали головами и с безнадежностью разводили руками, показывая, что ничего не могут поделать.
Оставив армию, прискакал герцог Бедфорд. Он вместе со мной стоял в изголовье кровати, на которой лежал Генрих, и его присутствие приносило мне некоторое облегчение. Я чувствовала его искренность и знала, что этому брату Генриха могу всецело доверять.
Милый Бедфорд, он попытался утешать меня, хотя знал, как и все остальные, что состояние Генриха безнадежно.
Я находила в себе силы слегка улыбаться в ответ на его уговоры, даже сказала, что на этот раз бедный Генрих сражается с более могущественным врагом, чем обессиленные внутренними раздорами французы.
Священник не отходил от постели короля, и тот, в перерывах между приступами удушья, пытался просить прощения за совершенные грехи… Какие грехи? Может быть, за бурно проведенную юность? Или за кровь, пролитую с обеих сторон на полях сражений во Франции?… До моего слуха не доходили слова, но мне хотелось, чтобы они оказались такими.
Священник читал семь псалмов. Когда он дошел до слов: «Щит мой в Боге, спасающем правых сердцем…», Генрих слегка шевельнул рукой, показывая, чтобы тот прервался.
С великим трудом, задыхаясь, он произнес громким шепотом:
— Я намеревался… когда закончу завоевание Франции… Крестовый поход в Святую Землю…