Тайный брат (сборник)

Круглые взметенные брови страдающего Христа, искусно выполненные из камня, смотрели на Ганелона. Господи, ты страдал! Со стороны выжженного, все еще не отстроившегося Барре, донесся негромкий удар колокола, и Ганелон вздрогнул. Господи, я шел сквозь грех. Я видел, как сжигали живых людей. В ужасных снах вожделел к сестре. Но ты же знаешь, что все это было по неведению, по слабости, по наваждению дьявольскому. В темной башне силы терял, умирал от голода и унижений, слушал злобный писк крыс, томился в тесной и зловонной деревянной клетке грифонов, был отравлен в римском подвале неким магом из Вавилонии, зрил рухнувший под напором рыцарей величественный город городов. Грешен. Каюсь.

Мир все время в движении. Мир рождается и рушится, ход времени подтачивает его берега. Вручную мы лепим защитные дамбы, но их размывает быстрей, чем мы успеваем строить. А не строить нельзя. Ведь ход времени уносит из размываемой дамбы вовсе не песок, а истинные человеческие души. Если всё время не строить, дьявол обретет, не Господь.

Ганелон перекрестил грешные уста.

Стучащее сердце понемногу успокаивалось.

Смятение уже не заливало голову жаркими волнами, не подергивало нервным тиком щеку. Ганелон смиренно торжествовал. Сестра, я спас твою душу. Спас. С тебя, раскаявшейся, сорвали одежды и отняли все украшения – вдруг это амулеты дьявола? На раскаявшуюся, на тебя, надели грубую рубашку из самого простого полотна, распустили побелевшие от пыток волосы и под редкие зловещие удары колокола медленно повели сквозь неширокий проход, специально оставленный между грудами сухого хвороста. И всякая чернь, простолюдины, вилланы, монахи, сердженты, конники из отрядов сурового мессира Симона де Монфора – все орали восторженно.

Ганелон задохнулся.

Он видел много костров.

Каждый костер выжег в его душе незримый след.

Все время, пока он жил, кто-нибудь кричал невдалеке, пытаясь спастись от огня. Кричали крестьяне, заживо сжигаемые в деревянном дому. Кричал тряпичник: «Сын погибели!» Вставало зарево над христианской Зарой. Дымное пламя поднималось над величественными стенами города городов.

Но все костры прогорели, даже самые высокие.

От тряпичника осталась горстка пепла. От крестьян, заживо сгоревших в деревянном доме, нелепые обугленные кости. От сожженной ромейской империи, дышавшей на все стороны света, некое новое государство, впрочем, со столицей в том же Константинополе. Теперь уже не ромейское, а латинское. Распространяясь, оно включило в себя Фракию, Македонию, Фессалию, Аттику, Беотию, Пелопоннес, острова Эгейи. И все равно брат Одо оказался прав: истинная, самая страшная ересь плодилась и разрасталась не на Востоке, а здесь, на своей земле, чуть ли не под ногами апостолика римского. И не столько сарацинов коварного Саладина, сколько еретиков и богохульников, плодящихся и торжествующих, следует выжигать каленым железом и рубить на позорной плахе мечом. Только так, сжигая и убивая, можно спасти слабые души. Поэтому не имеет значения, горит там гигантская империя или жалкий катар восклицает из дымного огня: «Сын Сатанаила!»

Ганелон дрогнувшими ноздрями потянул воздух.

Дым. Откуда-то несло темным дымом. Наверное, подумал он, ход времени неостановим, и над миром всегда будет тянуть дымом. Неужели Амансульта права? Неужели все опять повторится? Неужели время придет, и время уйдет, и вновь явится Пётр Пустынник, подталкиваемый Господом, и вновь святые паломники двинутся на восток, укоряя огнем и мечом неверных, а новый монах Викентий в новом монастыре Барре усядется за новое «Великое зерцало», тщетно пытаясь соединить все когда-то найденное, но в ходе времени опять утерянное людьми? Неужели сама Святая мать римская церковь, как нерушимая скала восстающая над бурями, вновь поднимется высоко, но рухнет, рухнет? И все будет снова расти, а потом рушиться? И все будет снова и снова расти и рушиться, летя в некое неведомое будущее по божественной спирали, каждый круг которой всегда по духу своему противоположен предшествовавшему? Как допускает такое Господь? Зачем ему спираль вечности? Кончится ли когда-нибудь само время? Или нельзя это постичь, стоя на земле, вглядываясь в печальную даль осени, вдыхая резкий, настоянный на запахе дыма, томящий и печалящий холодок осени?..»

VII

«…дым.

Дым сладкий.

Перивлепт. Восхитительная.

Дым, мешающийся с размеренными ударами отдаленного колокола.

Ганелон задохнулся. Я спас твою душу, я спас твою душу, я спас твою душу, но все с той поры пахнет для меня дымом…»

Стамбул – Новосибирск – София

Черные альпинисты или Путешествие Михаила Тропинина на Курильские острова

Лиде