Черноволосый не ответил. Он смотрел на Ганелона с такой злобой и ненавистью, что у Ганелона закружилась голова. Иисусе сладчайший, прошептал он про себя, что происходит со мной? У меня совсем нет сил. А я не хочу уподобляться этому несчастному, что смотрит на меня с такой злобой. Весы на столе… Чучело базилиска… Душные испарения, тюрьма духа смятенного… Голова у Ганелона кружилась все сильнее и сильнее.
– Ты много рассуждаешь, а истинная вера не рассуждает, – сказал он.
– Зато рассуждает разум, – возразил чернобородый катар.
– Возможно, – сказал Ганелон.
И медленно, стараясь никого не испугать, извлек из-за пояса милосердник.
Катар замер. Зато старик вдруг заговорил. Казалось, он искренне недоумевает.
– Ты нашел искомую книгу, пес блаженного Доминика. Ты ее искал и вот нашел. Почему же ты не уходишь? – Сстарик завороженно наблюдал за лезвием милосердника – узким и сердито посверкивающим.
– Эта книга… Я нашел ее… – медленно произнес Ганелон. – Ты, наверное, не на один раз прочел эту книгу, старик? Скажи мне, она правда дает некое знание превращать глину и прочие ничтожные вещи, даже грязь, в золото?
Серые мухи все гуще роились перед глазами Ганелона.
– Разве это не так? – угрожающе переспросил он. – Разве книга не дает знания?
– Существует знание, которое само по себе приносит силу и радость, – покачал головой маг. – Такое знание не всегда связано с превращениями металлов. Чаще всего такое знание как раз не связано с превращениями металлов.
– Не говори туманно, старик. Ты произносишь слова, каких на свете невообразимо много, а мне нужны самые простые объяснения. Я задал тебе простой вопрос, почему тебе не ответить на простой вопрос так же просто?
– Разве можно объяснить идею огня? – усмехнулся маг.
– Конечно. Достаточно сунуть в огонь руку.
Старик мелко рассмеялся.
– Ты говоришь об идее боли, – негромко, без раздражения, даже доброжелательно разъяснил он. – Но это совсем другое. Ты путаешь понятия, пес блаженного Доминика. Даже если я отвечу тебе совсем просто, ты не поймешь меня.
Веки Ганелона отяжелели, серые мухи теперь летели так густо, что он почти ничего не видел.
– Говорят, есть книги, которые позволяют некоторым людям получать то, что кажется на первый взгляд недоступным. Может, это дьявольские книги, не знаю. Меня, старик, интересует книга, которую я держу в руках. И я задаю тебе простой вопрос: правда ли, что эта книга, которую я держу в руках, помогает золотоделанию?
Старик покачал головой и бросил в кипящий горшок еще щепотку сухой травы.
Ганелон наклонился над привязанным к столбу катаром:
– Подними руку. Выше. Укажи пальцем на старика.
– Зачем? – злобно спросил катар.
– Если ты будешь спрашивать, я перережу тебе глотку.
Злобно вращая темными глазами, катар поднял руку, как того требовал Ганелон, и указал длинным пальцем на старика. Коротким, почти неуловимым движением Ганелон отсек вытянутый палец катара.
Катар взвизгнул.
– Не нужно останавливать кровь, – медленно предупредил Ганелон чернобородого и, предостерегая его, даже слегка уколол в шею кончиком милосердника. – Я позволю тебе остановить кровь, если старик ответит на мои вопросы.
– Святая римская церковь запрещает проливать кровь, – не совсем убежденно сказал старик.
– А разве ты или этот катар, разве кто-то из вас подтвердил своими словами или поступками свою веру в Единого?
– Ты противоречив, – покачал головой старик. – Мне трудно тебя понять.
– Это, наверное, потому, что я тороплюсь.
Ганелон действительно торопился. В низком подвале становилось все более душно, и серые мухи все более густо роились перед глазами, и каждую мышцу тела непреодолимо и часто пронизывало нестерпимыми молниями боли. Я должен успеть, подумал Ганелон. Если я не успею, я не выберусь из этого подвала. Он даже пожалел, что отказался от помощи брата Одо.
Однажды он уже испытал что-то похожее.
Например, на берегу верхнего пруда под тенью башни Гонэ он ничего не сказал брату Одо о том, как именно Амансульта научилась открывать вход в подземный тайник. Что-то тогда шепнуло ему – промолчи, и он промолчал. И когда брат Одо в Риме спросил, понадобится ли ему помощь в поисках старика, он тоже почему-то промолчал. Перивлепт. Восхитительная. Приторный сладкий запах, томительная духота испарений. Рой серых свирепых мух затемнял зрение. Гул крови, туго проталкивающейся сквозь сжавшиеся сосуды, казалось, раскачивал стены подвала так, что под закопченной балкой шевельнулось и закачалось чучело ихтевмона.
– Слушай меня, старик. Теперь каждые полминуты я буду отрубать катару один палец, – негромко, изо всех сил борясь с головокружением, произнес Ганелон. – У меня осталось совсем немного времени, но его хватит, чтобы добиться от тебя простых ответов…»
VII–IX