Тайный брат (сборник)

Несмотря на всю свою красоту, дочь барона Теодульфа ничтожнее даже вьючного животного, потому что вьючное животное никогда не покушается на светоч мира, даже в своей тупости, даже в своей закоснелости вьючное животное остается всего лишь вьючным животным. А Амансульта преисполнена гордости, ее точит зловредный бес. Она хочет предугадывать в наивном своем ослеплении ход времени, ход прошлых и будущих эпох, рассуждать о важных вещах и обдумывать другие важные вещи, но она уже не чиста, ее гордыня от дьявола, а от тщетных ее занятий ничего в мире не произойдет, кроме трудностей, скорби и уныния духа. Зачем слаба ее память? Почему она не помнит великих слов? «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость, познать безумие и глупость. И узнал, что и это томление духа, потому что во многой мудрости много печали. И кто умножает познания, тот умножает скорбь».

Ей следует отказаться от тайных книг, извлеченных из подземной мглы, подумал понтифик. Ей следует смирить гордыню. Она желает предугадывать будущее всего мира, но ее собственный путь неясен, не определен. Может, она действительно коснулась некоего тайного знания и не смогла справиться с ним, оттого ее ум расстроен и возбужден? У блаженного отца Доминика есть крошечная обитель, некий уединенный монастырь, или скорее, место для размышлений, где изнемогающий дух может найти опору. Вот там, возможно, смятенный дух Амансульты возвысится и Бог в ней возвеличится, а вера окрепнет. Она торопится пересечь горы, преодолеть пропасти, переправиться через стремнины. Но почему кузнецы плавят руду и куют металл, каменотесы полируют камень, лесорубы срубают деревья, ткачи ткут, гребцы гребут, пахари рассаживают сады и взрыхляют виноградники, каждый занят своим присущим ему делом, а ей надо чего-то несоизмеримо большего? Почему она не помнит откровений?

«И предпринял я большие дела, – напомнил себе папа. – Построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые деревья; сделал себе водоемы для орошения из них рощ, приобрел себе слуг и служанок, много домочадцев было у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра, и злата, и драгоценностей от всех царей и областей; завел у себя певцов, и певиц, и услаждение сынов человеческих – разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех бывших прежде меня в Иерусалиме. И оглянулся на дела свои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их. И вот все суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем».

Род Торкватов проклят, подумал папа. Кровь Торкватов загустела, она отравлена ужасным ядом. Даже самая заблудшая и ничтожная душа в этом мире может надеяться на спасение, но не Амансульта…»

XII

«…подняла голову и сказала:

– Он все понял, Сиф. Я это почувствовала. Великий понтифик ни разу не упомянул вслух имя блаженного отца Доминика, но я почувствовала – он не поверил мне, он был готов спустить на меня псов блаженного Доминика. Он спросил, а как быть с откровением о втором пришествии? Как быть с концом света, как быть со Страшным судом, если, как ты говоришь, одна эпоха бесконечное число раз сменяет другую?

– Как ты ответила?

– Я ответила так. Я ничего не знаю о том, как должна заканчиваться очередная эпоха. И Торкват в своих книгах ничего определенного не говорит об этом, он только неким чудесным образом о многом догадывается. Может, конец очередной эпохи всегда страшен. Может, он страшней конца Вавилона. Может, он так страшен, что его и впрямь можно назвать концом света. Не знаю. Я так сказала. И, сказав так, Сиф, почувствовала большую опасность, будто папа, услышав мои слова, что-то безмолвно, но сразу и твердо решил про себя. Сейчас, Сиф, ему не до нас, он поднимает в поход паломников, он хочет вернуть Святые земли, но я чувствую, Сиф, теперь папа не забудет про нашу встречу. Он будет думать о нашей встрече, мысленно он к ней еще не раз вернется. Наверное, теперь нам лучше находиться в некотором отдалении от понтифика. Наверное, нам надо уехать. Всегда можно найти место, достаточно удобное, уединенное и безопасное. В таком месте Викентий сможет заняться «Великим зерцалом», а ты, Сиф, поиском великого магистерия. Я думала, Сиф, что Господь на нашей стороне, – с неожиданной горечью добавила Амансульта, – но он помогает не нам, а папе.

По спине Ганелона пробежала дрожь. Сейчас они уйдут и бросят меня в темном подвале, подумал он. Они еретики. Они не боятся самого папы. Они бросят меня в этом подвале без исповеди, без покаяния. Мое лицо будут грызть крысы. Ему стало страшно. Еще страшней стало ему от мысли, что душа Амансульты продолжает пребывать в опасности. Иисусе сладчайший, святая дева Мария, шептал он про себя, помогите заблудшей, вырвите ее из когтей неверия. Вы же видите, она сбилась с пути, она слепа, она ничего не видит.

– Ты что-то сказал, бедный Моньо?

Наверное, Амансульта заметила, как шевельнулись губы Ганелона.