Тайный брат (сборник)

– Греки не любят латинян, – объяснял после простой, но сытной трапезы Алипий, переходя ради Ганелона на латынь или французский. – Ты видишь, все мои матросы греки. Они не любят латинян. Они сильно рассержены на латинян. Ты ведь знаешь, наверное, что недавно войско латинян, отправившееся в Святую землю, сожгло по пути христианский город Зару, а потом высадилось в городе всех городов прекрасном Константинополе?

Ганелон молча кивал. На острове Корфу, когда там появилась «Глория», вернувшаяся с рукава Святого Георгия, Ганелон представился Алипию как латинянин. Это давало ему возможность не участвовать в разговорах с матросами и молчать за общим столом. Правда, это позволяло матросам дразнить Ганелона. «Латинянин непонятлив и глуп. Все латиняне глупы и непонятливы, – смеялись матросы. – Эй, Калафат, дай латинянину дырявую чашку. Пусть пьет из дырявой чашки. Он азимит, он неправильно крестится».

Больше всех невзлюбил Ганелона судовой плотник жилистый Калафат.

О Конопатчике говорили, что раньше он три года плавал на ужасных галерах адмирала Маргаритона, морского бога всех норманнских и сицилийских пиратов. О нем говорили, что вместе с адмиралом Маргаритоном, графом Мальтийским, он служил защитнику неверных Саладину. О нем говорили, что он был среди людей Маргаритона, обещавших отдать Константинополь французскому королю Филиппу.

Но, скорее всего, это просто говорили. А может, он сам сочинял такое.

Жилистое тело Калафата не было отмечено ни одним шрамом, а люди адмирала Маргаритона всегда отличались злобным и упорным нравом, и среди них не было ни одного, кто не попал бы хоть раз под чей-то чужой кинжал. Горох, бобы, тухлая чечевица. Вяленый виноград, лежалые маслины, черствые ячменные лепешки. Ржавая солонина, очень редко мясо морской свиньи, изловленной за бортом. Чаще всего Ганелон просто отставлял от себя чашку с едой, отщипывая лишь кусочек сухой лепешки. Все равно Конопатчик шумно отдувал густые усы и презрительно играл черными, как маслины, глазами: «Латинянин глуп и жаден. У него косит левый глаз. Он жадно объедает всех нас, а потом лениво сидит, ничего не делая. Вся его работа, он смотрит на облака. Я плюну ему в чашку, если он не станет есть меньше».

И спрашивал, вращая черными злыми глазами:

– Почему азимит не работает столько, сколько мы?

– Отстать от латинянина, Конопатчик, – говорил кто-нибудь. – Латинянин заплатил за проезд. Он находится на борту по закону. Ты не можешь упрекать его в лени, ведь он не нанимался матросом.

– А откуда у него золото? Он кого-то убил? – стоял на своем Калафат.

И тут же предполагал совсем другое: «Наш Алипий хитер. Наверное, он разрешил латинянину подняться на борт только потому, что хочет продать его в Константинополе. Таким образом Алипий дважды получит свои деньги – от азимита, пущенного на борт, и за азимита, проданного в городе городов. А мы опять не получим ничего, – обижался Калафат. – Проклятый латинянин объедает нас, он смеется над нами».

Тухлая чечевица, гнилые бобы, ржавая солонина. Ганелон молчал. Хлеб наш насущный. Разве он, Ганелон, убил кого-то? Разве он ограбил кого-то? Разве он объедает матросов и не свершает крестного знамения, прежде чем сделать хотя бы шаг?

Ганелон бесшумно поднимался на палубу и, завернувшись в плащ, устраивался под толстой, чуть наклоненной к корме деревянной мачтой. Он никому не хотел мешать, даже грубым грифонам. Аминь. Лишь к самой ночи Ганелон смиренно спускался к общему столу и отламывал кусочек сухой лепешки.

– Плюнь ему на лепешку, Калафат, – смеясь, говорил кто-нибудь из грифонов.

Конопатчик плевал. И при этом извергал из себя всяческую ругань.

«Жадные латиняне сожгли христианский город Зару. Жадные латиняне предательски захватили город всех городов. Латиняне заслужили всего самого худшего». И снова плевал, теперь уже в чашку Ганелона. Грифоны смеялись, а Ганелон смиренно держал в руках оскверненную лепешку и оскверненную чашку. Он не хотел ссориться с грифонами. Их было много, они все были сильные и здоровые, а он ослабел, плохо питаясь во время морского перехода.

Самые осторожные предупреждали Калафата: «Не безумствуй, Конопатчик. Не заходи далеко. Латиняне терпеливы, но однажды они взрываются. Ты, может, этого не видел, а мы видели. У латинянина под плащом кинжал».

– Кинжал? – Конопатчик выкатывал черные влажные глаза и нагло хватал Ганелона за полу потрепанного плаща. – Зачем тебе кинжал, азимит?

Ганелон молчал и про себя молил неустанно: о, Иисусе сладчайший! Услышь, в помощи твоей нуждаюсь, всеми гоним, помоги мне. На мою лепешку плюют, мою чашку оскверняют, мне тяжело, помоги мне. Всеми силами он старался смирить вспыхивающую в нем ярость. Господи, дай мне еще немного сил! И клал крест на грешные уста.