Тайный дневник да Винчи

Робеспьер одернул сюртук и кивнул. Он должен успокоиться и принять вид невозмутимый и непроницаемый раньше, чем в кабинет войдет человек, чьи поиски причинили столько хлопот. Неподкупный давно добивался встречи с ним. Кем он окажется? Аристократом или простолюдином?

Конруа отсутствовал недолго. Почти тотчас он вернулся вместе с высоким мужчиной, закованным в кандалы. Лицо со следами жестоких побоев искажала боль. Он ступал медленно, пошатываясь, припадая на одну ногу, уставившись в пол. Гордость этого человека, довольно молодого, в расцвете лет, всего на пару лет старше самого Робеспьера, привыкшего держаться с благородным достоинством, грубо растоптали. Он выглядел сломленным, немощным стариком.

Несмотря на понурый вид, разбитое лицо и спутанные волосы, Робеспьер узнал его: Максимилиан Лотарингский [27], архиепископ Кёльнский и кузен главнокомандующего вражеской австрийской армии. Но больше он провинился родством с обезглавленной королевой Марией Антуанеттой Австрийской, супругой Людовика XVI, чьей казни Робеспьер добивался несколько месяцев назад.

— Его похищение оказалось делом несложным. Мы поймали его, точно павлина, в саду собственного дворца. Немного веры, и все пойдет как по маслу, — заметил Конруа с насмешливой улыбкой издевательски сладким тоном, фальшивым насквозь. — Никто не знает, что он в Париже… Ну, кроме особо доверенных людей.

— Предатель! — вскричал Робеспьер, обвиняющим жестом резко выбрасывая вперед правую руку с указательным пальцем, вытянутым так далеко, что казалось, он вот-вот оторвется.

Архиепископ поднял наконец глаза и посмотрел на оскорблявшего его честь человека. Он никогда не был и не будет предателем. Так он считал. Он думал: лучше погибнуть, чем предать светлый идеал, согревавший сердце. Этим высоким идеалом была свобода — источник добра и лекарство души человеческой. Свобода представляла наивысшую ценность в сравнении со всем остальным, включая жизнь. Ни одно государство, ни Франция, ни Австрия, и никакая другая страна не может быть важнее людей, населяющих ее землю, а территории в рамках определенных границ и правительства, ими управляющие, не в счет.

Но неподкупный Робеспьер помнил одно: в венах этого человека течет кровь непопулярной королевы-угнетательницы. Из всей палитры красок он различал лишь цвета, пришедшие на смену лилиям Бурбонов: красный, белый и синий Трехцветного знамени. Франция превыше всего и всех, любой ценой, праведной и неправедной.

Нужно, чтобы великолепным зрелищем раздавленной гордости полюбовался еще один лидер революции. Робеспьер приказал караульному разыскать своего сподвижника, Луи Антуана Леона де Сен-Жюста. Когда тот придет, они вдвоем сумеют выпытать у Максимилиана Лотарингского необходимые сведения. Если придется, они выбьют из него правду, как воду из камня. Он заговорит, еще как заговорит, в руках Сен-Жюста, занятого сейчас процессом Жоржа Дантона. Робеспьер стремился уничтожить самых радикальных членов своей партии и преуспел в этом, отправив Эбера на гильотину. Но не менее пылко он мечтал избавиться и от самых умеренных, прозванных «снисходительными». К их числу принадлежал Дантон. Он хорошо послужил делу революции и стал теперь лишним. Его доброе имя и репутация были уже опорочены. Осталось только отправить его на эшафот. Должна покатиться его голова, и тогда Франция не замедлит своего поступательного движения.

Так размышлял Робеспьер, дожидаясь Сен-Жюста в компании Конруа. С кровожадным торжеством он взирал на того, кто станет его проводником на пути к уничтожению величайшей опасности отечества и революции: рода Христа. Робеспьер не верил ни в Иисуса, ни в Бога, однако он панически боялся, а вдруг подобное учение распространится во Франции и найдет народную поддержку. Его информаторы, опора полицейского государства, созданного им, сообщали о необычном тайном обществе, как будто собиравшемся выйти из тени. Они надеялись прийти к власти, сменив прежних королей и нынешнее революционное правительство, одним росчерком пера, просто возвратив себе законные права. В душе его соотечественников еще теплился огонек примитивной и абсурдной католической веры. Как же они осмелятся отказать потомку Иисуса Христа в праве повелевать ими? Тем более если учесть плачевное состояние дел в стране.

Но он, Робеспьер, твердый как скала, Неподкупный, не допустит такого.

До того как он решил покончить с Приоратом, Робеспьер считал тайное общество не более чем старинной легендой, не имевшей под собой реального основания. В масонской ложе, чьим членом он состоял, поговаривали о священном царском роде, начало которому во Франции было положено на заре христианской эры. В него не верили, хотя предания сообщали, будто его охраняют рыцари храма, предвосхитившие рождение франкмасонства. Но те далекие истоки казались мифическими, вымышленными, не серьезнее древних сказок… Или нет? Неужели в них есть доля правды?