Тайный фронт

Зимина тогда смотрела на него, пытаясь спрятать свою собственную боль за железной маской, которую ее обязывала носить дисциплина.

– Максим, я тоже люблю тебя, – призналась она тогда, едва не плача. – Но сейчас время тяжелое. Первые годы советской власти требуют всей нашей самоотдачи.

Максим шагнул ближе, его руки обняли ее тонкую талию. И он прошептал:

– Я знаю, что времена трудные. Но разве не можем мы даже в этой борьбе найти немного счастья для себя?

Зимина закрыла глаза.

– Максим, я мечтаю о семье, о том, чтобы каждый день видеть твое лицо. Но строительство социализма требует от нас жертв. Я не могу позволить себе личную слабость, не сейчас.

Шелестов наклонил голову, прижался губами к ее виску, стараясь запомнить эту минуту навсегда. Они стояли молча, поглощенные своими мыслями, осознавая неизбежность разлуки. Ночь накрыла их нежным покрывалом, и они отдались чувствам, которые так долго скрывали. Это была их первая и последняя встреча, ночь страстной любви, во время которой они забыли обо всех трудностях и обязательствах. Они были просто двумя людьми, без мундиров, звезд и идеалов и в этот момент принадлежали только друг другу.

Все, что было до этой минуты, и все, что им предстояло, ушло на задний план. Ни прошлое, ни будущее не имели значения. Мир, казалось, исчез, оставив лишь их двоих на своем месте. Не было сдерживающих рамок, не было обязанностей, подавлявших их души. В этот момент они были свободны, они были самими собой, такими, какими всегда мечтали быть.

И даже когда рассвет еле заметно осветил горизонт, они все еще не хотели отпускать друг друга из объятий. Каждое прикосновение, каждый взгляд говорили больше, чем могли бы выразить их чувства любые слова. Свет утра медленно и неумолимо возвещал об окончании их ночи, однако в их сердцах жила тихая, но прочная надежда, что эта ночь останется с ними навсегда, грея их воспоминания долгие годы.

Огни нового дня озарили их лица, и они медленно осознавали, что это время пришло к концу. С тяжелыми сердцами они отпустили друг друга, зная, что судьба не позволит им быть вместе, но навсегда храня в своих душах ту удивительную ночь, когда они смогли быть такими, какими всегда хотели быть. Максиму так думалось тогда, что и Катя будет вечно хранить память об этой ночи, как о самом святом в их жизни. Утром, когда первые лучи солнца пробились сквозь стекла окна, девушка мягко высвободилась из его объятий.

– Максимушка, это была наша волшебная ночь. Но завтра нас снова ждет борьба, – сказала она, сдерживая слезы.

Шелестов кивнул, понимая и принимая ее решение.

– Я буду ждать тебя, родная, в наших сердцах всегда будет воспоминание об этой ночи и нашей любови.

Катя ушла. Она вышла, а он сидел и думал о том, что их дороги разошлись, но их сердца всегда будут связаны этой ночной встречей, этим волшебством, которое они создали, несмотря ни на что. В его душе горел огонь любви, столь необходимый для новой жизни, в которую они так верили. Они больше не встречались, судьба разбросала их тогда. И вот она здесь. Катя сидит в машине и смотрит на него таким взглядом, как будто и не было этих долгих лет разлуки и безвестности.

И он решительно сел на переднее сиденье рядом с женщиной, и Катя тронула машину. Она несколько минут крутилась по улицам, поглядывая в зеркало заднего вида. Потом на окраине города загнала машину задом в какой-то пустынный двор под навесом старого брезента и выключила двигатель.

– Ну, вот и все, – улыбнулась женщина и посмотрела на Шелестова. – Теперь можно и поговорить.

Катя протянула руку и провела подушечками пальцев по его щеке, подбородку. Она мягко улыбнулась усталой улыбкой и тихо шепнула:

– Ты все такой же. Нисколько не изменился. Только виски чуть тронула седина, да морщинки появились вокруг глаз. Ты все тот же пылкий восторженный мальчишка, который любил меня в двадцать первом году.

– Этот мальчишка любил тебя всегда, – ответил Максим. – Ты выбрала свою дорогу, но из моего сердца дороги не было. Ты там, Катя.

– Я знаю, Максимушка, – опустила веки женщина. – Та ночь тоже все эти годы была со мной, как самое большое счастье, женское счастье. Но мы принадлежали своей стране, своему народу и советской власти. Мы вызвались защищать ее до последнего вздоха, и мы отреклись от личной жизни, от всего, что мешает этой борьбе.

Максим хотел сказать, что он не отрекался. Более того, он не видел, чем семейное счастье может помешать борьбе. Но он не стал ничего говорить. Все-таки профессия брала свое, и самое большое беспокойство вызывал как раз факт встречи с Зиминой. Тем более что не так давно произошла еще одна неожиданная встреча с Гуревичем. И тоже другом его юности. Процент случайности на единицу времени просто зашкаливал. Катя стала серьезной, и тон ее голоса тоже изменился – стал холодным и резким, как отточенный клинок.