Тайный коридор

– А правда, что Ягода медленно умертвил Горького?

– Так говорили, но подробностей я не знаю. Сына Горького точно споили люди Ягоды, потом бросили на снегу. Он умер от воспаления легких. Горький это очень переживал. Через месяц после смерти Максима он превратился в дряхлого старика и скоро тоже умер. До этого Ягода часто бывал на даче у Горького. Мне доводилось его туда сопровождать. Гуляли они до четырех часов утра. Какая-то странная доносилась оттуда музыка, с какими-то монотонными тяжелыми стуками…

Старик замолчал, задумался. Звонарев выключил диктофон. Посидели немного, потом Алексей поднялся. Попрощались, но у двери он обернулся и вдруг спросил Зыбина:

– А вам людей расстреливать приходилось?

– Конечно, приходилось, – просто сказал Александр Тимофеевич и уточнил: – Врагов.

– Ну… и как? – глупо пролепетал Звонарев.

– Что – как? Ставили их к стенке и стреляли в затылки. А как еще расстреливать?

– Да-да, конечно, – пробормотал Алексей и протиснулся в дверь.

* * *

По пути домой он размышлял: как рассказать о письме Наталье? Уже много месяцев они разговаривали только односложными фразами. Как подступиться? И надо ли? По-видимому, надо, ведь дело касается ее отца. Будет как-то не по-человечески, если он смолчит. Но и длинную речь он перед ней держать не готов, а в двух словах о старике Зыбине и как Алексей вообще попал к нему, не расскажешь. Потом Звонарева осенило: он просто отдаст ей кассету и скажет: «Послушай, тебе это будет интересно». И все.

Но Натальи дома не оказалось, хотя был уже девятый час вечера, а день – будний. Это было странно: последние две недели она по выходным не исчезала, сидела дома, попивала в одиночестве мартини, судя по характерному полынному запашку, который Алексей уловил, столкнувшись с ней в коридоре. «Хахали в отпусках, с женами, а она мается», – предполагал Звонарев.

Он сделал себе бутерброд с колбасой, попил чаю и сел к компьютеру.

Ялтинская повесть понемногу продвигалась. Несколько недель назад Алексей оборвал ее фразой: «Ему пришла в голову новая идея», – и долго не мог придумать, что же это, собственно, за идея. Потом он понял, что герою могли прийти в голову только две идеи: уйти из дома этой женщины или остаться, чтобы понять, что к чему. Уйти ему с первой попытки не удалось – стало быть, он должен остаться. Герой решил схитрить: он спрашивает у женщины, сохранились ли у нее его фотографии. «Ты же все забрал – и фотографии, и рукописи», – отвечает она. Рукописи! Значит, неведомый двойник был писателем или ученым. «Ладно, – говорит герой. – В гостиницу возвращаться мне, наверное, поздно. Эту ночь, с твоего разрешения, я проведу здесь». Лицо женщины просияло, она бесшумно выскользнула из комнаты и вернулась с постельным бельем. Постелив ему на диване, она ушла. Герой присел на постель и задумался. Отрицать существование его двойника, в которого была влюблена эта женщина, бесполезно, – ведь героя узнал и скуластый старик. Судя по отдельным фразам женщины, двойник давно разлюбил ее и как повод для расставания придумал, что она мешает ему сосредоточиться на работе. Все остальное относилось к области предположений. Например, он познакомился с этой женщиной, когда снимал здесь комнату летом. Ему показалось удобным влюбиться в нее на время отпуска вместо того, чтобы искать знакомств на пляжах или в кафе, а она приняла все за чистую монету. Или так. Он пользовался этой женщиной, ее безоглядной поздней любовью, ее бесконечным доверием провинциалки до тех пор, пока в целях карьеры или устройства каких-нибудь дел ему не потребовалось жениться на другой. «Что может быть хуже, если тебя путают с мерзавцем?» – размышляет герой. «Но не поспешил ли я вообразить себя его антиподом? – вдруг спросил себя он. – Так ли я сам хорош?» Он, словно кающийся в шалостях мальчик, попытался вспомнить, что он совершил за последнее время хорошего, но так и не вспомнил. Жизнь его была точно неким проливом, разделяющим два берега – Добро и Зло. Думать ему о себе стало противно и скучно, и он снова вернулся мыслями к женщине. Он принялся изобретать новые возможности, чтобы избавить ее от заблуждения, но постепенно пришел к выводу, что они бессмысленны. «Силой убеждения обладает только любовь, – думал герой. – В чем я могу убедить эту женщину, если она любит, а я нет?» Он разделся и лег под одеяло. Его бил озноб. Сон не шел к нему: вероятно, он уже выспался. Он думал о силе ее любви, о том, что никогда прежде с подобной любовью не сталкивался, даже вообразить не мог ничего похожего, и что его так никогда никто не любил и, вероятно, любить не будет.