Тайный покупатель

Мамин жених − ни больше ни меньше винный магнат, богатый, мечта любой женщины, загорелый и почти не старый. Я не знаю, как они познакомились. Ну не по интернету же? Это останется тайной. Наверняка она ехала в Италию, зная его. Не на пляже ж она с ним познакомилась. Хотя, чем чёрт не шутит. Мама обложилась словарями, брала уроки по скайпу, она постоянно вбивала в электронные переводчики словари, училась печатать на латинской клавиатуре – по полчаса в день. Жених каждый день занимался русским и вечером пытался общаться с ней по-русски. Очень смешно. Он говорил о себе в третьем лице в женском роде: «я пошла», «я сказала», рода ему не давались. Я не представлял, как мама сможет бросить колледж, ей же там спокойно и привычно, насколько может быть спокойно среди учащихся и в царстве бесконечных отчётов. Но я торжествовал – мама наконец утрёт нос Староверову. Будет ему пощёчина. Я знал, что Староверов не то чтобы любит (любить он не может в принципе), но восхищается мамой. Не раз и не два я замечал в Москве, что Староверов приходит из дома не в духе, за разговорами со мной расслабляется, постепенно отходит от плохого настроения. Он и скрипторий задумал, чтобы смыться из своей официальной семьи – жена держала его в железных тисках. Я дико ненавидел теперь сводного брата. Тоня уверена, что он статейку накропал по просьбе отца. Я же всё-таки склонялся к проискам конкурентов и к роковому стечению обстоятельств. Тоня непредвиденно шлёпнулась в обморок, это просчитать было невозможно. Вдруг и брат Владимир случайно пропустил статью. Под псевдонимом Штукаря работало несколько человек – те журналисты, кому он доверял. Вдруг не он написал статью и не просмотрел её перед публикацией – я наблюдал на практике такие ситуации. Но если бы он сделал это не специально, то извинился бы, приехал, как мой начальник Баскервиль, просто по-человечески… Опровержения публиковать – не в его правилах, новости – вещь сиюминутная, проходящая, прочитали и забыли. Я ему доверял, вот это самое обидное. Мы в переписке до всех этих событий дружили, легко общались, он ни словом не обмолвился о моём конфликте со Староверовым. Так же ведут себя мошенники: втираются в доверие, а потом кидают. Вообще, думал я теперь, они оба какие-то маньяки, и Староверов, и его сынок. Я припоминал теперь, что Владимир, на полном серьёзе хотел открыть тату-салон и даже предлагал мне место кольщика. Я всего-то заметил ему насчёт его тату, он спросил – я ответил: шрифты у тебя на предплечье корявые, иероглифы ни один японец и не разберёт, неверные они. За такие бешеные деньги кольщик выдаёт такую халтуру, и не стыдно. Владимир расстроился, но заявил, что стыд – категория не нашей эпохи. Владимир рассказывал, как они ругались раньше со Староверовым, пока он не уехал директором в Мирошев, говорил, что не оправдал ожиданий Староверова. Староверов никогда не скрывал − я стал как бы заложником ожиданий, его последней надеждой и лебединою песнью. Тоня говорила, что мой сыновний долг согласиться на просьбу Староверова: «Уверена, он относился к тебе внимательнее, чем к брату». Общаясь с Тоней, я изменился к Староверову: несмотря на нашу ссору и совсем уж некрасивое расставание, я по нему частенько скучал. Я вспоминал то время, когда приходил к нему на факультатив, когда всё было просто и понятно и он казался просто строгим директором, поддерживал ненавязчиво. Когда мама уедет, с кем я-то останусь? А бабушка? На кого останется она, старая и несчастная. Я завидовал Тоне: у неё просто потрясные отношения с бабушкой, и она с ней на даче постоянно, не то, что я…

Савву я узнал с трудом. Савва Петровичев стал какой-то одержимый, на нерве такой. Суетливую черту умело скрывал, но проскальзывало что-то острое и в то же время непроницаемое во взгляде, что-то его занимало больше нашего с ним разговора, о чём-то он постоянно думал, гонял в мозговых извилинах. То есть внешне он был узнаваем, как и в школе идеально подстрижен, в идеальном костюме, но он, во-первых, стал сантиметров на десять выше, то есть выше меня стал. Вместо приветствия сразу сказал (видно, достали его возгласами по поводу его роста):

− Спортом в академии занялся, алтиматом, вот и подрос, − и улыбнулся такой неловкой обманной улыбкой, которой он ставил в неудобное положение учителей: им тяжело было ставить ученику с такой стеснительной улыбкой двойку.

− Наши вашим всегда проигрывали в фрисби, − улыбнулся в ответ и я, решив блеснуть знаниями о студенческом спорте.

− А ты не играл?

− Я болел.

− Чем?

− Болельщик. Приходил поболеть за команду.

Преувеличил конечно. Я действительно пару раз ходил на Останкинский стадион поболеть за наших – там проводили соревнования по летающим тарелкам. Наши парни играли, а девчонки рядом тренировались. Один раз мимо шёл какой-то высокий мужик. Оказалось − известный спортивный комментатор. Все девчонки прекратили игру и раскрыли рты, а он сказал: «Что смотрите? Тренируйтесь».