Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки

Разумеется, требовалось ответить и тем, кто «с наивным видом спрашивает: как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа?». Ответ у Сталина и Молотова был готов: «Вчера еще фашисты Германии проводили в отношении СССР враждебную нам внешнюю политику. Да, вчера еще в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась, и мы перестали быть врагами. Политическое искусство в области внешних отношений заключается не в том, чтобы увеличивать количество врагов для своей страны. Наоборот, политическое искусство заключается здесь в том, чтобы уменьшить число таких врагов и добиться того, чтобы вчерашние враги стали добрыми соседями, поддерживающими между собой мирные отношения. (Аплодисменты.) История показала, что вражда и войны между нашей страной и Германией были не на пользу, а во вред нашим странам… Советско-германский договор о ненападении кладет конец вражде между Германией и СССР, а это в интересах обеих стран. Различие в мировоззрениях и в политических системах не должно и не может быть препятствием для установления хороших политических отношений между обоими государствами… Главное значение советско-германского договора о ненападении заключается в том, что два самых больших государства Европы договорились о том, чтобы положить конец вражде между ними, устранить угрозу войны и жить в мире между собой… Недовольными таким положением дел могут быть только поджигатели всеобщей войны в Европе, те, кто под маской миролюбия хотят зажечь всеевропейский военный пожар… Только те, кто хочет нового великого кровопролития, новой бойни народов, только они хотят столкнуть лбами Советский Союз и Германию, только они хотят сорвать начало восстановления добрососедских отношений между народами СССР и Германии». Не удивительно, что Риббентроп сразу же позвонил Шуленбургу и велел передать Молотову, что «горячо приветствует сказанное», «чрезвычайно обрадован» содержанием речи и ее «предельной ясностью» (7).

Пакт нормализовал отношения между естественными геополитическими союзниками, нарушенные в угоду идеологическим факторам. Весной 1933 г., вскоре после прихода нацистов к власти, сменовеховец Николай Устрялов замечал: «База мирных и даже дружественных германо-советских отношений обусловлена вескими объективными факторами, экономическими и политическими. Не так легко эти факторы изменить и эту базу разрушить» (8). Откликаясь на заключение пакта шесть с лишним лет спустя, французский посол в Москве Поль-Эмиль Наджиар писал своему коллеге в Варшаве Леону Ноэлю: «Гитлер, не колеблясь, решился на поступок, который Бек, обеспеченный нашей гарантией, отказывался совершить. Он примирился со Сталиным, несмотря на все то, что он говорил или делал против СССР, и на основе реальных фактов давних отношений между двумя странами повел разговор с новой Россией как держава с державой» (9).

Однако диктаторы так и не поверили друг другу, видя в договоре не более чем гарантию временной передышки, способ выиграть время. Гитлер обеспечил себе благожелательный нейтралитет СССР на время польской кампании и избежал англо-франко-советского «окружения» (но не войны с первыми двумя державами, как все же надеялся). Сталин удовлетворил свои территориальные претензии к Польше, приблизившись к границам бывшей Российской империи, и смог нанести решающий удар Японии на Халхин-Голе, точно зная, что ей никто не придет на помощь. Но оба были уверены, что в будущем им предстоит смертельная схватка. Гитлер так и не отказался ни от «древнего тевтонского продвижения на Восток», ни от идеологических предубеждений и атлантистских иллюзий. Сталин тоже не оставил идею советского доминирования в Восточной Европе и на Черном море, даже если и не думал в тот момент о «мировой революции».

А как же геополитика, которую в СССР упорно называли «фашистской»? В отношении Гитлера приведу суждение Стефана Цвейга, разбиравшегося в таких вещах ничуть не хуже записных политологов: «Гитлер сам по себе был малоспособен к усвоению новых идей, однако с самого начала он обладал инстинктом усваивать все, что могло служить достижению его целей; поэтому „геополитика“ для него означала и полностью исчерпывалась политикой национал-социалистов, и он пользовался ее услугами лишь настолько, насколько это могло отвечать его замыслам… Благодаря понятию „жизненного пространства“ он, наконец, обрел „философское“ обоснование для своих откровенно агрессивных устремлений — формулу, кажущуюся бесхитростной из-за возможности трактовать ее как угодно, в случае успеха способную оправдать любую аннексию и любой произвол этической и национальной необходимостью» (10). После войны Хаусхофер заявил допрашивавшим его американцам, что учил Гитлера геополитике, но фюрер ее «никогда не понимал» (11).