Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки

Германская сторона постепенно открывала карты, понимая, что время работает против нее. «На замечание Астахова о тесном сотрудничестве и общности интересов внешней политики, которые ранее существовали между Германией и Россией[27], я ответил, что возобновление подобного сотрудничества представляется мне сейчас вполне возможным, если Советское правительство находит его желательным. Я мог бы мысленно представить себе три этапа. Первый этап. Восстановление сотрудничества в экономической области с помощью кредитного и торгового договора, который будет заключен. Второй этап. Нормализация и улучшение политических отношений. Это включает в себя, среди прочего, уважение интересов другой стороны в прессе и общественном мнении… Третьим этапом будет восстановление хороших политических отношений: или возвращение к тому, что было раньше (Берлинский договор (о дружбе и нейтралитете 1926 г. — В.М.)), или же новое соглашение, которое примет во внимание жизненные политические интересы обеих сторон. Этот третий этап, как мне кажется, вполне достижим, так как во всем районе от Балтийского моря до Черного моря нет, по моему мнению, неразрешимых внешнеполитических проблем между нашими странами. В дополнение к этому, несмотря на все различия в мировоззрении, есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза: противостояние капиталистическим демократиям. Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий» (запись Шнурре).

Ничего этого в записи Астахова нет! Было или не было? Или Шнурре изложил Риббентропу свой план? Может быть. Но «предметный» разговор все же состоялся. Астахов спрашивал о Польше, о Прибалтике, о Румынии как возможных направлениях германской экспансии. Шнурре ответил, что главный враг теперь Великобритания (здесь записи совпадают!), что германо-польские отношения «расстроились непоправимо», но «договориться относительно Польши» несложно (яснее не скажешь!), что «от всяких посягательств на Украину мы начисто отказываемся». Шнурре вспомнил нормальные советско-итальянские отношения, но вопрос о Токио «попал в больное место». «Дружба с Японией — факт, — ответил он. — Но мы считаем, что это не является препятствием для установления дружественных отношений между СССР и Германией. К тому же нам кажется, что отношения между СССР и Японией могут измениться к лучшему» (запись Астахова).

В немецкой записи ничего этого нет, зато пересказывается дискуссия о противостоянии между коммунизмом и национал-социализмом. Слова о «слиянии большевизма с национальной историей России», свидетельствующие об изменении «интернационального характера большевизма», явно предназначались Риббентропу и Гитлеру. Шнурре сделал вывод, что Москва выбрала «политику затягивания и отсрочек» и пока не приняла принципиального решения. Посылая в НКИД записи бесед, Астахов, в свою очередь, заключил, что «во всяком случае, эту готовность немцев разговаривать об улучшении отношений надо учитывать и, быть может, следовало бы несколько подогревать их, чтобы сохранять в своих руках козырь, которым можно было бы в случае необходимости воспользоваться». Одновременно он просил указаний, как отвечать на приглашение посетить партийный съезд в Нюрнберге: «Раньше мы отказывались „под благовидным предлогом“… С одной стороны, присутствие на съезде имеет большое информационное значение и дает большие возможности контакта, установления связей и проведения разъяснительной работы среди немцев и иностранных дипломатов. С другой стороны, наше появление впервые за все время существования режима вызовет, конечно, немало толков в англо-французской печати. Вам предстоит решить, что нам важнее».

Ночью 28 июля Молотов кратко телеграфировал Астахову: «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнур-ре и обещанием, что передадите их в Москву, Вы поступили правильно». Но уже через пять часов послал в Берлин конкретные указания — несомненно, после совещания со Сталиным: «Между СССР и Германией, конечно, при улучшении экономических отношений могут улучшиться и политические отношения… Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений. До недавнего времени немцы занимались тем, что только ругали СССР, не хотели никакого улучшения политических отношений с ним и отказывались от участия в каких-либо конференциях, где представлен СССР. Если теперь немцы искренне меняют вехи и действительно хотят улучшить политические отношения с СССР, то они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение… Всякое улучшение политических отношений между двумя странами мы, конечно, приветствовали бы».