Тайный шифр художника

– Скажу, конечно. Как вы думаете, за какие таланты он стал любовником Ильзы Кох? У них было гораздо больше общего, чем просто секс. Знаете ли вы, что ваш муж, впрочем, тогда он еще не был вашим мужем, вы тогда пешком под стол ходили, что он сделал с вашим отцом? Да нет, конечно, не знаете, вы его собственноручно бы удавили. Точнее, что он сделал из вашего отца… С помощью Мадам Абажур, разумеется. Настольную лампу. Исключительно натуральные, если так можно выразиться, материалы: часть ноги, ребра, кости пальцев и пясти, ну и кожа, разумеется. Причем взятые у живого человека. Без наркоза, ра-зумеется.

Честно говоря, я боялся, что Маргарита сейчас ринется к кольцу, и тогда уж мне точно каюк. Да что там – боялся. Был почти уверен, вот провалиться мне на этом месте! Но она тихо, еле слышно прошептала:

– Ты лжешь! – Хотя глаза ее говорили, что возражает она чисто механически, а внутренне уже чувствует, что перед ней – правда. Голая, мерзкая, отвратительная правда. – Ты не можешь этого знать.

– О том, что материалы брались у живого человека, рассказывал единственный выживший из того лагеря, – безжалостно продолжал я. – Правда, с ним уже не поговоришь, он недавно умер. Но это ничего не меняет. Я видел эту лампу. И вы смогли бы видеть, если бы поехали к отцу Тихону сами, а не отправили, по своему обыкновению, исполнителя. Впрочем, лампа цела, на нее все еще можно посмотреть. Этого достаточно, чтобы понять, кто послужил материалом для ее изготовления.

– Это ложь… – У живых людей не бывает такого голоса. Так мог бы говорить восставший из гроба древний-древний мертвец. Этот почти беззвучный шелест звучал страшнее иного крика.

– На теле вашего отца была татуировка, – настойчиво продолжал я. – На левой руке, насколько я знаю. Выполненная им самим или кем-то по его же эскизу, но именно в его уникальной манере. Той самой, которую потом перенял Зеленцов. Вы помните ее?

– Нет… – тем же мертвым голосом прошептала она. Но это не был ответ на мой вопрос, это было «нет», адресованное самой судьбе.

– Помните, – повторил я убежденно. – И конечно, узнаете. Уж себя-то точно узнаете…

Вот и настал миг явления на свет главного козыря. Все еще непослушными пальцами я вытащил фотографию и протянул ее Маргарите, которая буквально вперилась взглядом в снимок.

– А-а-а…

Впервые в жизни я услышал тихий крик. Очень тихий, но это был именно крик.

Она, видимо, рефлекторно сжала кулак, в котором по-прежнему держала пульт дистанционного управления – включилась сразу вся подсветка, восемь лиц Елены Коротковой возникли перед восемью величественными храмами.

– Вы достойная ученица своего мужа, – горько усмехнулся я. – Уж не знаю, за что он так обошелся с вашим папой… Может быть, и ни за что, из чистой любви к искусству. Но, может быть, в качестве некоего воздаяния: похоже, Вальтер фон Бегерит хотел что-то получить от Михаила Бланка. Какой-то секрет, возможно, эту самую технику. Но не получил. Он вам никогда не рассказывал ни о чем подобном? И о том, что специально искал девочку, изображенную на той татуировке?

И тут Маргарита завыла. В этом вое не было ничего человеческого, так ревут раненые звери – тягостно, надрывая горло, точно призывая смерть, которая одна может прекратить мучения…

Вдруг она бросилась к столу – но, к счастью, не к тому, на котором лежало кольцо, а к операционному. А я, сунув проклятое кольцо в карман, подобрал стилет и кинулся к Вике.

Дрожащими руками, страшно боясь причинить ей новую боль, я сорвал с ее рта этот жуткий пластырь и стал осторожно разрезать путы, стягивавшие ее руки. Вика при этом с ужасом глядела куда-то мне за спину и вдруг закричала:

– Останови ее! Останови!

Прикрыв Вику собой, я обернулся, полагая, что Маргарита хочет на нас напасть.

Но Маргарите было не до этого. Она напала не на нас, а на себя. В каждой руке у нее сверкало по скальпелю, а на лице и груди уже виделось несколько порезов, из которых обильно струилась кровь. Убийца ее отца был уже мертв, ему она отомстить не могла, и ненависть ее сосредоточилась на уничтожении единственного, что осталось от Бегерита, – себя, его лучшего произведения.

Впрочем, я плохо разбираюсь в мотивации сумасшедших. Может быть, она просто пыталась физической болью затмить душевную. Но скальпели в ее руках не становились оттого менее смертоносными.

– Останови ее! – кричала Вика. – Она же не понимает, что делает!

Изогнувшись, Маргарита со всего маху широко полоснула себя по горлу. Выплеснувшаяся из рассеченной сонной артерии кровь – неправдоподобно алая – ударила струей, такой сильной, что даже до нас долетели брызги.

Вика на миг замолкла, а потом тут же закричала, что надо попробовать спасти Маргариту. Ну да – с перерезанной-то артерией… Впрочем, будь рана менее опасной, признаться, у меня вряд ли возникло бы желание помогать этой женщине.