Тайный шифр художника

– Не так важно, как называется то, что заставляет человека вести себя по-скотски, – уклончиво отвечал монах. – Впрочем, это неудачное слово. Скоты – твари Божии, и что бы они ни творили, творят по неразумию, не по злоумышлению. Человек же ведает и добро, и зло. И если он, обеспамятев, впадает во зло, то, что им движет, мы зовем бесами и изгоняем их две тысячи лет. Современная наука именует это психическими отклонениями и пытается лечить, но, как показывает опыт, лечение это сводится к содержанию под стражей и пичканью успокоительными лекарствами в лошадиных дозах. Да и как наука может справиться с душевными хворями, если душа, с ее точки зрения, – мифическое представление отсталого человека о его «Я», порожденном исключительно электрохимическими процессами в его мозгу? Простите, я отвлекся, мы говорили о мотивах…

– Мотивы Маньковского как раз понятны, – высказал я свою точку зрения, в последние дни казавшуюся мне все более и более истинной. – Он просто завидует Ап… Зеленцову, его дару, завидует и хочет уничтожить и все его работы, и память о нем.

– Зависть – одно из самых мерзких чувств, – согласился отец Тихон. – Зависть – это концентрированная, рафинированная алчность. И кроме того, зависть по сути своей глупа и обуянного ей человека делает глупцом. Если у брата больше денег – не завидуй, а трудись, и у тебя столько же будет со временем. Откуда ты знаешь, сколько и каких усилий он приложил, чтобы получить это? Откуда знаешь, какой крест несет он за этот дар? Неси свой крест, и получишь ту же награду. Но чужим трудам мы не завидуем…

– А если предмет зависти – не деньги, не нечто материальное? – предположил я. – Не то, что можно получить, трудясь.

– Все можно получить, трудясь, – тихо, но веско, с какой-то несгибаемой силой произнес отец Тихон. – Просто никто не любит трудиться. Всем хочется, чтобы «с неба упало» все и сразу.

– Вот и я как раз об этом, – согласился я. – Если предмет зависти – врожденные способности? Дар свыше, талант, гений?

– Старая история – одному он отмерял десять талантов, другому один, – добродушно и даже как будто снисходительно усмехнулся монах. – Вот только талант – это не только «присущие от рождения определенные выдающиеся способности и умения», это еще и конкретная счетно-денежная единица древнего мира. Знаете, сколько весил такой талант?

Мы с Викой синхронно отрицательно покачали головами. Я это когда-то знал (все-таки архивное образование без серьезного курса истории немыслимо), но, признаться, успел благополучно забыть.

Отец Тихон опять улыбнулся:

– Гомеровский маловесный – восемь килограммов, а традиционный аттический золотой – двадцать шесть. А был еще и вавилонский, шестьдесят килограммов, поздний финикийский – сорок три кило, еврейский – сорок пять. Трудно сказать, какой из них упоминается в Библии, но дело не в этом, дело в том, что они – разные. Одному нести восемь кило, другому – шестьдесят. Многие ли осилят?

Мы растерянно молчали, а он продолжал:

– Я лично убежден, что нет человека, которому Бог не дал бы посильного ему таланта. Даже мне, грешному, маленький талант был даден – я умел наводить чистоту, попросту говоря, убираться. Что ж, я, кажется, пустил этот талант в рост, и не без прибыли.

– Но, простите… – Вика обвела келью взглядом. – А эти иконы? А мольберт? Разве не вы…

– Я, – скромно кивнул отец Тихон. – Но это не от меня, это та самая прибыль от удачного вложения. Есть такая штука, духовная экономика зовется. О ней еще Христос говорил. Когда пришли слуги отчитываться перед Господином и один сказал – я пустил свои таланты в рост и получил прибыль в десять талантов. Вот тебе твои деньги с прибылью.

– Но как можно пустить в рост талант? – не понял я. – Который не из серебра? Ну или… Ладно, я понимаю, как, обладая музыкальными способностями, развить их и стать виртуозом. Но как можно, умея только наводить чистоту, научиться так рисовать?

– Значит, можно, раз Господь меня сподобил, – пожал плечами отец Тихон. – Но довольно обо мне. Если вы сюда приехали, чтобы меня остеречь, то зря проделали этот путь. Я прятаться или скрываться где-то от кого-либо не намерен. Эта обитель выколота у меня на спине, в ней моя жизнь. И смерть моя, если уж судьба так повернется, тоже здесь.

– Так нельзя! – горячо возразила Вика, сдвинув брови, словно пыталась подобрать слова. – Жизнь – Божий дар, ее беречь надо!

– Мне жизнь Христос, и смерть – приобретенье, – негромко проговорил отец Тихон, прикрыв глаза. – На все воля Божья. Буду жить – буду Бога благодарить. Придется умереть – ну что же, я давно стою у этой двери, которую сам открыть не в силах, и помолюсь Богу за того, кто поможет мне это сделать. Подходит время великой ревизии моих вкладов, возвращается Господь, чтобы истребовать то, что принадлежит ему…

Мы с Викой молчали. Да и что тут скажешь?