Читаем Тайный, тихий снег полностью

Да, снежная завеса, как он предчувствовал, была всё тут же, призрак метущего под сияющим солнцем снега, мягко и неизменно летящего, вихрящегося, замирающего, беззвучно сливающегося с тем, что уже укутал, как призрачный мираж, голубой яркий булыжник. Он упивался этим, застыв. Его красота, невыразимая ни словом, ни опытом, парализовала. Разве сравнится с ним сказка — ни одна сказка не рождала этого необычайного сочетания вечной прелести с чем-то безымянным, тихо и сладостно пугающим. Что же оно? Подумав об этом, он поднял глаза к окну своей спальни. Окно было открыто, и ему казалось, что он смотрит в комнату и видит себя самого, проснувшегося в постели. Он был там — в этот самый миг он был там, пожалуй, куда реальнее, чем здесь, стоя на краю крутой, мощеной булыжником улицы, подняв руку, чтобы заслонить глаза от снежного солнца. Но разве он выходил хоть раз из комнаты за всё это время? c того первого утра? И всё это происходит там же, и это то же самое утро, и он ещё не проснулся? И почтальон всё ещё не появился из-за угла?..

Эта мысль развлекла его и, механически, всё ещё думая о том же, он поднял глаза к вершине холма. Там, конечно, ничего не было, ничего и никого. Просто улица, пустая и тихая. И, скорее всего, от этой пустоты ему захотелось пересчитать дома — что, как ни странно, ему не приходило в голову раньше. Он знал, конечно, что домов там немного, то есть немного на его стороне улицы, той, что имела значение при приближении почтальона — и всё же для него было потрясением узнать, что домов всего шесть, шесть выше его дома — его дом был седьмым.

Шесть!

Ошеломленный, посмотрел он на свой дом, на дверь с номером тринадцать, и тогда только понял, что всё это точно и логически он должен был знать давным–давно. И всё же открытие резко и пугающе заставило его спешить. Потому что — он повел бровями — он не ошибся; ведь именно у седьмого дома, у его собственного дома, расслышал он почтальона в сегодняшнее утро. Но тогда — тогда — это значит, что завтра он не услышит ничего? Что-то стукнуло, должно быть, хлопнула дверь его дома. Значит ли это — он крайне удивился такой мысли — что он никогда больше не услышит почтальона, что завтра почтальон пройдет мимо их дома по снегу такому глубокому, что шаги его вовсе не будут слышны? что он будет идти по занесённой снегом улице так тихо, тайно, что он, Поль Хасельман, не проснётся от них, или, проснувшись, не услышит ничего?

Но разве это может случиться? Разве это кольцо у двери совсем укутается снегом, намертво замерзнет? Но тогда…

Ему вдруг стало обидно и грустно, будто его лишили чего-то желанного и дорогого. И вот после всего, после всех этих прекрасных дней движения, сладостно–медленного приближения почтальона по тайному, тихому снегу, стука, подползавшего всё ближе, шагов, подходивших всё ближе, всего слышимого мира, становившегося всё хуже, хуже и теснее с каждым днём ласкового и густого снегопада — почему после всего этого у него должны отобрать то, чего ему больше всего хотелось: возможность сосчитать два–три завершающих шага, когда они в последний раз прозвучат у двери? Почему это всё должно окончиться так внезапно? а, может быть, уже кончилось? без медленного и щекочущего нарастания угрозы, которым он смог бы упиться?

Он снова взглянул вверх, к своему окну, вспыхнувшему на солнце: почти почувствовав в тот миг, как хорошо было бы всё ещё лежать в постели, в той комнате; потому что тогда всё ещё длилось бы то первое утро, и за ним наступили бы ещё шесть утр — или семь, или восемь или девять — откуда знать? — или больше.

III.

После ужина начался допрос. Он стоял перед врачом, под лампой, молча покоряясь выщупыванию и выстукиванию.

— А теперь, пожалуйста, скажи «А».

— А!

— А теперь ещё раз, если тебе не трудно.

— А.

— Скажи медленно и тяни подольше…

— А–а-а–а-а–а-а…

— Отлично.

Боже, до чего глупо! При чём тут горло! или сердце, или лёгкие!

Он закрыл рот, неприятно ощущая его уголки после этого дурацкого разевания, и, не взглянув доктору в глаза, перевёл взгляд на камин, мимо ног матери (в серых шлёпанцах у зеленого кресла), и ног отца (в коричневых шлёпанцах), стоявших ровно, по линеечке на каминном коврике.

— Н–да, здесь всё в порядке…

Он ощущал устремленный на него взгляд врача и, как бы из вежливости, вернул ему этот взгляд, но с чувством оправданной неискренности.

— А теперь, молодой человек, ответь мне, пожалуйста, — ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, сэр, хорошо.

— У тебя не бывает головных болей или головокружений?

— Нет, не бывает.

— Посмотрим. Если вас не затруднит, дайте мне книгу — спасибо, это как раз то, что надо — а теперь, Поль, почитай, и держи её нормально, как ты всегда держишь…

Он взял книгу и стал читать:

Перейти на страницу:

Похожие книги