Таёжная кладовая. Сибирские сказы

– Сам, не помня, застирал.

– Больно у тебя всё просто объясняется.

– Зато ты… и себе разумение запутал, и людям… навязал узелочков…

– Допустим: не было со мной на елани никакого чуда. Почему ж ты отговариваешь меня сходить на нее, чтобы проверить всякую правду?

– Боюсь новых пересудов.

Разговор случился перед самой ночью, а во сне Заряна видела, как гарцевала она, оседлавши сеношный порог, и с хохотом выкрикивала на всю деревню:

– Черти мово Парфёна залюбили. Черти!

Когда же утром отворила она глаза, а мужа рядом нету, тогда Заряна, не мешкая, стреканула задворками до Синего разлога, по косогорью поднялась до выпаса и через выбитую скотом луговину пустилась в тайгу – догонять его.

А по сибирскому раздолью, в берёзовой золотой рубахе, в бархатном чекмене[127] зелёной хвои, в рябиновых кудрях гулял хмельной сентябрь. Недолгое бабье лето дышало на него жаром последней любви. Горячие их головы туманились предчувствием скорой разлуки. Заряне же казалось, что Земля готовится сотворить небывалый разворот, и над таёжным краем опять воссияет малиново-смородинный июль, пчела полетит брать медовую взятку, разразится на лугах покос и…

О, этот лукавый мужичок Сентябрь! С ним надо держать ухо востро! У него огонь в голове, стужа в сердце.

Заряна ж доверилась оранжевому теплу – и унырнула со двора в чём была, вроде бы ей в миткалевом сарафане да линялой голубой косынке предстояло пробежаться только до поскотины.

Примерную дорогу до Шептуновской елани она себе представляла. Потому и понадеялась нагнать в тайге Парфёна, но, сколько она ни подхлёстывала проворные ноги, их резвостью Парфён не догонялся. А солнце, затянутое осенней дымкой, очень скоро взялось коситься на её выгоревшую косынку совсем с другой стороны неба.

К этой поре Заряна и оголодала, и перетрусила, да только вдруг услыхала она хруст валежника над чьей-то тяжёлой ногой. Затем различила впереди спину человека. А скоро уловила и знакомый напев. Шагающий тайгою негромко выводил родным для неё голосом:

Велико Байкал-море восточное,
широка Кызыл-степь полуденная,
перевалист Урал-хребет каменный,
а Сибирь-тайге и предела нет…

Не станем говорить о том, когда вернулся Парфён из соседней деревни, куда бегал он по срочному делу, пожалевши утром разбудить молодую жену да сказаться ей об этом. Не станем и о том говорить, когда хватился Парфён Заряны.

Станем рассказывать, как Заряна, узнавши голос, вздохнула радостно и сказала себе – слава Богу!

Окликать Парфёна она не стала, решила все страхи претерпеть, а истину добыть. Хорошую истину. Чтобы воротиться в деревню и при всём народе сказать осточертевшему Костроме: нету на Шептуновской елани чертей. И пущай он отвяжется.

С тем решением и замелькала Заряна по тайге следом за голосом…

Вот она, окружённая осинником, таёжная прогалина, которая, должно быть, и зовётся Шептуновской еланью. Тайгу уже обуяли сумерки, а прогалина видна оттого, что серёдка её светится. И такое свет тот представление даёт, ровно бы под травянистой поляною прячется землянка. Из землянки лаз отворён, чтобы кому-то виднее было отыскать подземный приют. Похоже, что там кто-то кого-то поджидает. Не Парфёна ли?

Да. Но где же он?

Хватилась Заряна, а никого кругом нету.

Притихла она под кустом. Но, сколь ни ждала, никто на прогалину не вышел, и никто из-под земли не показался.

Затрепетала: ежели Парфёново дело чисто, какая причина столь ему сторожиться?

Ну как ни трепетала, а намотанный ею за день этакий клубок таёжного пути взялся потихоньку слабеть да опутывать её усталостью. Телесная тяжесть добралась до памяти, сгустилась в ней патокою дрёмы, затянула глаза липучими веками. Сон изготовился развернуть перед нею ковёр небытия…

И развернул бы. Только вдруг позадь дремотной Заряны затрещал сушняк, завизжала ночь кабаньим выводком, следом реванул медведь, да так, словно его шпаранул острой пикою дурной лесовик.

Заряна медлила ровно столько, сколь хватило времени пронизать её страхом от маковки до пят. Пятки ударили в землю и… только линялая её косынка осталась на прежнем месте. Знать, цепкий кусток хотел придержать её прыть, чтоб не расшибиться молодой в прыжке.

Спасибо – не расшиблась. Через миг её пуганые глаза были уже озарены тем светом, что исходил из-под земли. Они опасливо ждали, кабы не высыпал звериный хоровод на прогалину.

Бог миловал – пронесло стороной. Скоро переполох рассыпался по тайге, а темнота поглотила всякие отзвуки ночного сочинения.

Когда Заряна отдышалась, увидела перед собой нору, что вела в подземелье. Нора эта вроде как служила узким горлышком крутобокому кувшину, наполненному чистым светом. Нутро кувшина было устлано чем-то белым, не то прикатанным облаком, не то мягкой кошмой, ворсинки которой отсвечивали лунным светом.