Тают снега

Зато Нина видела, как они возвращались ночью. Ее разбудил резкий, словно блеск ножа, свет фар. Он прошел по кухне, где она спала, задержавшись на начищенном дне повернутой к стене сковороды. Сначала Нина услышала тихий стук оконной рамы — поняла: это убежал Алексы, — потом голоса. Вся дрожа, она надела юбку. Во дворе возле колодца стояли два грузовика, обращенные друг к другу передом, как бодающиеся бараны; один из них освещал моторный отсек другого, в котором ковырялись два шофера. Какая-то сила вынесла Нину во двор. Хотя она и не спрашивала о поручнике Колтубае, но всегда верила, что встретит его в военной форме. Ни один из склонившихся над мотором людей не пошутил. Чувствуя какое-то беспокойство, она обошла вокруг машины. Сзади, на откидном борте грузовика, примостился солдат с ППШ. Голова его лежала на откинутом назад брезентовом пологе, похоже было, что он спал. Неожиданно встретившись с ним взглядом, она вздрогнула. Солдат посторонился и сделал едва заметный жест, как бы приглашая ее заглянуть в глубь темного, закрытого брезентовым пологом фургона. Нина остановилась в нерешительности. Подтянулась на руках, минуту смотрела, отпустила руки и стала на землю. Она смотрела вверх на живого солдата, словно ожидая подтверждения чего-то, о чем боялась спросить.

— Васыль… — объяснил он шепотом. — Это были раненые. Их везли в госпиталь. Сегодня в полдень. Задержали на перевале. Пошли в штыковую. На раненых. Всех штыками…

Солдат замолчал. Только сейчас Нина заметила, что он так же молод, как и она.

— Офицера здесь нет? Не убит? А что, ни одного офицера… — вдруг быстро зашептала она.

Солдатик отрицательно замотал головой.

Нина осмотрелась. Только теперь она заметила, что на дороге стояли еще два грузовика с погашенными фарами. Она бессознательно двинулась в их сторону, но вдруг повернула в сторону дома.

Тихий свист остановил ее у входа. За порогом стоял Алексы, прижавшись к стене спиной, как человек, спасающийся от обстрела.

— Убитые. Везут тех, которых ранеными провозили на рассвете. Кровавый Васыль, — услышал он ее испуганный шепот. Она хотела убежать, но он потащил ее за собой. Обогнул два грузовика с горящими фарами и вышел перед грузовиками с потушенными фарами. Увидел красную точку, обозначившуюся под тентом, остановился, отпустил Нину, достал из кармана спички и пачку сигарет, ударил по железной культе протеза, выдвинул ту сигарету, которую можно было легко достать, достал ее и воткнул в зубы.

— Ну ладно, можешь идти, — проворчал он, а сам медленно пошел к темневшему грузовику.

— Пожалуйста… — невнятно сказал Алексы и подтянулся на руках, как будто бы для того, чтобы прикурить у часового. Ища огонь, он смотрел ниже.

— Кажется, всех раненых штыками… — прошептал он.

— Ага. Одного оставили живым. «Расскажешь своим, что вас так разделал Кровавый Васыль». Его кастрировали и оставили в канаве. Он видел, как закалывали остальных.

Внезапно солдат отпрянул. Парень схватил его за рукав, второй рукой — железным крюком — уцепился за борт грузовика.

— Возьмите меня к себе, а? — зашептал он вдруг, торопливо, как безумный. — Я вам его, Васыля, в зубах принесу, я их знаю, уже два года я знаю их приемы… — потряс он своей железякой, как грамотой, и вдруг спрыгнул на землю.

Солдат одернул ремень висевшего на шее ППШ и отступил в глубь фургона.

— Пусти! — услышал солдат в темноте пронзительный девичий крик. Он инстинктивно оглянулся, но сзади была лишь непромокаемая брезентовая темнота. Послышался топот убегающего человека. Солдат, чинивший с шофером радиатор изрешеченного, превращенного в катафалк грузовика, со злостью сплюнул и выругался…

— Щупать ему захотелось, сукин сын!

Прошел месяц. Опустевшие поля стали еще печальнее. Люди выходили на осеннюю вспашку, ворочали свою землю, ту, что всегда, но знали: теперь за горизонтом была ничейная земля. Выселяемое украинское население эшелонами ехало на запад. Банды, лишенные поддержки, поднимались все выше в горы или, зарывшись в землю, создавали в опустевших селах целую систему бункеров, скрытых под обезлюдевшими хатами. Несмотря на это, по ночам еще поднимались зарева пожарищ, а днем люди боялись уходить за горизонт. Солтыс, если ему надо было в повят, всегда ездил с военным и таким же образом возвращался.

Вечерело. Поля затянула мгла, словно дым костров на убранных огородах. Но с тех пор, как уехала вызванная на «пожар» воинская часть, ни один пастух костров не разжигал. Было холодно, но люди еще сидели перед хатами, сохраняя в себе остатки осеннего солнца. Огонек зажженной спички уже был виден отчетливо, напоминая, что близятся сумерки.

Алексы выпрягал коня. Нина прикорнула на веранде. Как всегда в эту пору, она думала о недавнем. Брат отвел коня в конюшню. Заскрипел журавель. Нина видела, как он поднимается из-за хаты напротив на фоне еще светлого неба.

«Надо дать Алексы ужин», — мысленно подстегнула она себя. И тут вдруг услышала быстрый топот. К калитке подбежала Хеля. Остановилась, большая и стройная.