Так было

Валя убежала в кухню, а Богдан Данилович прошел в комнату. Увидел на столе желтую бумажку. Развернул. Это была повестка из райвоенкомата. Вызывали Вадима. «На медкомиссию, — решил Шамов. — Кончит десятилетку — и призыв. Полгода в училище, потом фронт». Шамов нервно сплел тонкие длинные пальцы, прошелся, погладил ладонью лысину. Через минуту он разговаривал по телефону.

— Приветствую, Роман Спиридонович. Как живется-можется?

— Здравствуй, Богдан Данилович, — густым сиплым голосом заведующего райздрава отозвалась трубка. — Как твои дела?

— Тяну помаленьку. Вашими заботами и вашими молитвами. Грудь подводит. Хотел завтра заглянуть к вам, да, видимо, ничего не выйдет.

— Завтра — погибший день. С утра до ночи проторчу в военкомате.

— Я уже знаю. Сыну повестку принесли. Чего теребят парня — не пойму. У него с детства больное сердце, а он все в призывниках числится. Помните, я как-то рассказывал вам о его болезни?

— Помню. Завтра сам его посмотрю.

— Я тоже так думаю. Да, чуть не позабыл. Была у меня ваша невестка. Думаем оформить ее директором кинотеатра. Подходит?

— Не знаю, как и благодарить.

— Пустяки. Всегда рад помочь. Желаю здравствовать.

— До свидания.

Шамов повесил трубку. Довольная улыбка скользнула по его бледному лицу.

Прикрыв глаза набрякшими веками, крикнул:

— Валюша, как пельмени?

3.

Отец с мачехой уже спали, когда Вадим пришел домой. Бесшумно разделся и разулся у порога. Прошлепал босиком в кухню. Съел оставленные ему пельмени и, прикрыв лампу газетой, принялся за уроки.

Укладываясь спать, обнаружил на своей подушке повестку из военкомата. Обрадовался. «А говорят, нет никакой судьбы. Чепуха. Теперь не надо ждать ответа из наркомата. Пройду комиссию, зайду к военкому и попрошусь на фронт».

Он проснулся с давно не испытанным чувством радостного возбуждения. Торопливо оделся. Стоя съел несколько картофелин, запил молоком и, насвистывая артиллерийский марш, выбежал из дому. Думал, первым придет в военкомат, а там уже оказались почти все его одноклассники: видно, им тоже не терпелось поскорее почувствовать себя, солдатами.

К девяти утра в просторном полутемном коридоре военкомата собралось сотни полторы парней. Десятиклассники держались обособленно, своим кружком. Нарочито громко подшучивали друг над другом, хохотали. Волны табачного дыма лениво плескались над головами.

Но вот в коридоре показался щеголеватый офицер. Зычным голосом приказал прекратить курение и пригласил большую группу призывников в комнату.

Прошло два томительных часа, прежде чем дошла очередь до Вадима с друзьями. Как только они вошли в комнату, им предложили раздеваться. Отворачиваясь друг от друга, они принялись стаскивать с себя одежду. Зябко поводя плечами, стояли голыми, норовя за шутками скрыть смущение.

Потом их позвали в соседнюю комнату, большую и светлую. Там за длинным столом сидели люди в белых халатах, в большинстве женщины.

В начале осмотра Вадим смущался до слез. Он боялся поднять глаза на молоденькую девушку, которая взвешивала его, измеряла рост, объем груди, силу рук. Стыдливо ежась, Вадим медленно продвигался от врача к врачу. Его осматривали, выстукивали, прощупывали, заглядывали в глаза, в рот, в уши. Он даже вспотел от стыда. А врачихам — хоть бы что.

— Здоров.

— Годен.

— Гвардеец, — говорили они и ставили свою подпись на листке Вадима.

И за эти слова он прощал им унизительную процедуру осмотра.

Вдруг какой-то толстяк, обдав его винным перегаром, сказал:

— Те-те, дорогуша. Спокойнее. Не дышать, — и принялся елозить трубкой по груди, — Так, присядьте-ка раз десять. — Вадим присел. Толстяк снова выслушивал и выстукивал его. Подозвал женщину, та тоже стала прослушивать и простукивать. — Идите, — кинул толстяк и на уголке листка размашисто написал:

«Не годен. Порок сердца».

— У меня порок? — изумился Вадим.

— Идите одевайтесь, — строго приказал толстяк.

— Артиллерист, — приятель-одноклассник подтолкнул Вадима. — Будешь из пушки по воробьям палить, чтобы колхозный горох не склевали.

Все засмеялись, а Вадим едва сдержался, чтобы не закатить шутнику оплеуху. Выбежал из комнаты, торопливо оделся. Друзья пытались утешать его. Он послал их к черту и выскочил на улицу…

Комиссия заседала допоздна. Утомленные врачи и работники военкомата сразу же разошлись по домам. Только военком Лещенко задержался, чтобы подписать срочные бумаги. Голова плохо соображала, и каждую бумагу военкому приходилось перечитывать по нескольку раз. Напротив Лещенко сидел начальник отдела, курил и беспрерывно зевал в кулак.

Но вот, наконец, подписана последняя бумага. Начальник отдела ушел. Лещенко тяжело поднялся из-за стола, проверил, заперт ли сейф, и потянулся к лампе, чтобы ее задуть. Помешал стук в дверь. Военком недовольно сморщился. Выпрямился, раздраженно проворчал:

— Войдите. Да входи же!

Дверь медленно растворилась. Вошел светловолосый бледнолицый парень. Вглядевшись, военком узнал сына Шамова.

— Разрешите обратиться, — срывающимся голосом начал Вадим.

— Садись, — перебил его Лещенко и первым уселся на прежнее место.