Так было

Он был умен, даже мудр. Ей еще не приходилось сталкиваться с такими людьми. Она считала себя самой обыкновенной и всегда почтительно относилась к тем, кто был образованнее и умнее. А этот вдруг поставил ее рядом. Делился с ней своими мыслями и даже советовался. Разве от этого не закружится голова?

Иной раз, почувствовав на своей голове тяжелую ладонь Шамова, она закрывала глаза и представляла себя маленькой девочкой, которую ласкает отец.

Раньше ей самой приходилось выбирать себе дорогу, самостоятельно решать — как быть? Она устала от этого и с чувством глубокого облегчения оперлась на твердую мужскую руку. Теперь муж думал и решал за нее, легко и просто находя выход из любого затруднительного положения. Не надо было ни сомневаться, ни мучиться. Только спроси.

Ее никто еще не любил. Он первый разбудил дремавшее в ней чувство. Валя без раздумий и колебаний стала любовницей Шамова. Правда, и после этого она все еще робела перед ним. Ее сковывала шамовская важность, превосходство лет и жизненного опыта.

Порой она задумывалась над своим отношением к Шамову. «Такая ли бывает любовь? — спрашивала она себя. — Я не смею даже назвать его по имени, боюсь подойти без зова». Вопрос был неприятен, и она спешила отмахнуться от него: «Я счастлива, а это главное». И всю силу первого чувства она обратила на заботу о любимом. С наслаждением, до полного изнеможения работала она в его доме, работала как заводная, без передышки и радовалась от сознания, что без ее забот он бы давно пропал.

Богдан Данилович принимал ее ухаживания с благодарной улыбкой, целовал руки, с шутливым поклоном говорил «спасибо».

— Валечка, дай, пожалуйста, мне свежую сорочку.

— Валечка, у меня грязный носовой платок.

— Валечка, будь добра — отдай починить мои бурки.

— Валечка, расстарайся стаканчик чайку, да покрепче.

— Валечка, разыщи, пожалуйста, печника, у нас задымила печка.

И она разыскивала, меняла, отдавала, доставала. И еще служила. Рыбаков любил четкость и порядок в бумагах, как и в делах. А этого нелегко было добиться, ведь помощник вел все делопроизводство и громадную переписку райкома партии.

Нет, она не раскаивалась в случившемся, но ее начинала тяготить неопределенность их отношений. В самом деле, кто она ему: жена, любовница? Каким-то особым чутьем Богдан Данилович всегда улавливал перемену в ее настроении. Стоило ей захандрить — и он уже тут как тут. Он ласкал ее, целовал потрескавшиеся обветренные руки, губы, а сам говорил, говорил.

— Ты утомлена сегодня. Плюнь на всю эту кухню. К черту супы и стирки. Лучше я буду есть сухую картошку, ходить в замызганной гимнастерке, чем видеть эти натруженные руки, покрасневшие от усталости глаза. Или давай я сам почищу картошку. Думаешь, не сумею? Смотри, как ловко разделаюсь с ней.

С этими словами он брал картофелину и кромсал ее со всех сторон. Валя смеялась, отнимала у него картошку и принималась проворно чистить. Он громко восхищался ее ловкостью и сноровкой, а потом начинал какой-нибудь умный разговор о смысле жизни или о назначении и сущности искусства. При этом он то и дело поглаживал ее плечи, волосы, целовал в щеку…

Валя успокаивалась. Но достаточно было встречи с шамовской соседкой — и прежние сомнения снова одолевали ее.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Рыбаков не спросил ее:

— Ты что, Валентина, стала Шамовой?

Она вспыхнула и опустила голову. Узнав об этом разговоре, Богдан Данилович с ласковым упреком проговорил:

— Чего же ты расстроилась? Надо было сказать: «Да, Шамовой». Это же чистая формальность. Сегодня сходим в загс, и переноси ко мне свое приданое.

— Какое у меня приданое, — потупилась Валя.

— Все будет, Валечка. Ты и без нарядов красавица. Но будут и наряды. Все будет, дай только срок…

Так Валя Кораблева стала женой Богдана Даниловича. «Все плохое теперь позади», — радовалась она, развешивая в шкафу свои платья. А что впереди? Там ей виделась широкая дорога, до самого горизонта, позолоченного лучами восходящего солнца…

Где-то далеко-далеко отсюда бушевала кроваво-черная жестокая война. Горела, дымилась родная земля, и тревожное зарево невиданного пожарища освещало всю страну. И здесь, в далекой от переднего края Сибири, видны были отблески этого зарева и воздух был пропитан едкой гарью пожарищ. Иногда война представлялась Вале гигантским вихрем, который бушует над всей землей. И только сюда, за порог этого дома, не залетает жестокий вихрь. Ее дом — крохотный солнечный островок в бескрайнем жестоком смерче войны. И не было такой жертвы, на которую не решилась бы Валя, защищая свой островок…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1.

Короток зимний день: от обеда до вечера — воробьиный шаг. Пятый час, а без лампы не почитаешь: буквы расползаются перед глазами. Рыбаков устало выпрямился, расправил плечи, встал.