Так было. Бертильон 166

— Это и есть свобода? — удивился старик. — По-твоему выходит, что если нельзя оскорбить другого безнаказанно, то уже нет свободы; если тебе не позволят произнести ругательство, то…

Карлос поднялся и возразил раздраженно:

— Не надо, прошу вас. Я пришел к вам не для того, чтобы искать определение свободы. Я понимаю ее по-своему, и мне этого достаточно. Я хотел только знать ваше мнение обо мне на тот случай, если… Вы уверены, что я выдержу? Уверены?

Мрачная тень вновь легла на лицо профессора. Дрожащей рукой он вытер лоб. Глаза старика были влажны, но голос не дрожал, когда он ответил:

— Выдержишь.

А потом вдруг, вскочив с кресла, выкрикнул взволнованно и негодующе:

— Пытки! Убийства! До чего мы дошли! Это страшно…

— Борьба, профессор, — твердо сказал Карлос.

— Борьба, борьба! — передразнил старик. — Борьба за что?

Он безнадежно махнул рукой, снова сгорбился, обмяк.

— Борьба за свободу! — ответил Карлос.

Его лицо уже не было больше лицом больного. Оно словно освещалось огнем, пылавшим в его сердце. А сам юноша словно стал выше ростом.

— Покончим с Батистой, — твердо произнес молодой человек. — Покончим с воровством, убийствами, пытками. Покончим с вмешательством американцев, которые снабжают оружием Батисту. Дадим землю крестьянам. Сделаем так, чтобы на Кубе бедняки могли наконец жить как люди.

Профессор беспокойно заерзал в кресле.

— Иллюзии, — сказал он.

— Сейчас — может быть, — возразил Карлос. — Но они станут действительностью, когда мы покончим с Батистой.

— Но ведь людям нужны спокойствие, мир.

Юноша наклонился к профессору и пристально взглянул в его усталое лицо блестящими глазами.

— Оставим это, профессор, — мягко, но решительно попросил он. — Скажите… Значит, вы уверены, что я выдержку пытки и не заговорю?

— Да! Да! — крикнул старик истерически, снова закрывая лицо ладонями.

Женщина лежала на кровати, раскинув широко руки. Подол платья поднялся к коленям. Устремив в потолок глаза, она дышала тяжело и прерывисто, словно придавленная какой-то страшной тяжестью. Присев на край кровати, Кико смотрел на жену со смешанным чувством жалости и брезгливости.

Женщина жалобно всхлипнула. Кико взглянул на часы и встал.

— Тебе уже лучше. Ты целый час вот так пролежала, уставясь в потолок. — Кико говорил с плохо скрытой досадой в голосе.

— Но разве я виновата… — жалобно пролепетала женщина.

— Надо держаться, Эмилия… Нельзя так распускать себя.

Сложив руки на груди, женщина гневно сверкнула глазами.

— Я едва не умерла от страха за тебя, а ты еще злиться! Я же видела, как солдаты вошли в мастерскую… Эти убийцы… Думала, сердце разорвется от испуга.

Крепкая, стройная, она была лет на Пятнадцать моложе портного. В обрамлении очень черных длинных волос ее лицо сейчас казалось более светлым. Темные глаза возбужденно блестели, но она по-прежнему лежала не шевелясь.

— Глупости говоришь, — сказал Портной.

— Да, глупости… А если б с тобой что-нибудь случилось!

— Что со мной могло случиться? Я никому ничего не сделал и ни во что не вмешиваюсь! — проворчал Кико.

— Фелипе тоже ни во что не вмешивался, а его нашли с отрубленной головой…

Кико ударил кулаком по колену.

— Хватит! — взревел он. — Замолчи наконец!

Она резко поднялась и села, прислонившись к деревянному изголовью кровати. Подтянув колени к подбородку, обхватила их руками.

— Ну, вот что я тебе скажу: больше я не буду оставаться одна! — заявила она решительно. — Бери меня с собой в мастерскую.

— Это невозможно, Эмилия, пойми, — мягко, точно уговаривая ребенка, сказал Кико. — А кто будет готовить?

— Не знаю. Пообедаем в кафе. Одна я больше не останусь. Или уговори мать приехать сюда.

— Что? — Кико даже подпрыгнул от неожиданности. — Беспокоить старуху из-за твоих бредней? Да ты не рехнулась ли?

— Я схожу с ума от всего этого. И одна не останусь. Или бери меня с собой в мастерскую, или привези мать!

— Ну ладно… — Мулат уступал; почесывая живот, он косился на ноги жены. — Я схожу к твоей матери. А если она не сможет прийти? Ведь ей надо заботиться и о сыне и о внучке?

— Пусть они тоже придут. Еда и помещение найдутся.

— Еще бы, ведь мы миллионеры! — возмутился портной. — Сама знаешь, что дела наши плохи!

— Ты пойдешь за ними или нет?

— Да, да… Вечером, часов в шесть, схожу.

Женщина недовольно сморщилась.

— Почему так поздно?

— Но я же должен закончить костюм, Эмилия! Единственный за много дней…

— Ладно, пусть в шесть, — сказала она, снова вытягиваясь на постели. — Но возвращайся пораньше, чтобы не ходить в темноте по улицам.

— Будь спокойна. — Портной нервно ухмыльнулся. — Будь спокойна, в темноте мне гулять не захочется. К восьми буду дома.

Шагнув к двери, он пригладил волосы и заправил рубаху в брюки. Женщина продолжала лежать, уставясь в потолок.

Сидя за столом в кабачке китайца, негр видел через окно, как опустела улица под полуденным солнцем. Жара была еще более нестерпимой, чем утром, и пиджак огнем жег плечи. Но он не снимал его.